– Что ж, хорошо, – ответил отец, водрузив очки обратно на переносицу и снова взяв в руку карандаш. Он считал Мэйбриков выскочками, но, как и у мистера Беннета из «Гордости и предубеждения» – романа, который мама читала минимум раз в год, – у него было много дочерей на выданье, а значит, следовало делать исключения.

Все было устроено, и тем вечером мы сидели с тремя сестрами и родителями в обеденном зале гостиницы, а Эстер и Розалинда щебетали с Мэйбриками на террасе. Ужин в ресторане всегда подавался в виде фуршета, и я набирала себе закусок – коктейль с креветками, фаршированные яйца и картофельные шарики, а Зили все за мной повторяла, чем выводила меня из себя. Родители не следили за тем, что мы берем в буфете, и Дафни нагружала тарелку розовыми ломтями говяжьих ребрышек, клешнями рака и многочисленными порциями картофеля «Дюшес». Потом мы садились за стол и ели, глядя на океан, чтобы не смотреть друг на друга.

С наших мест хорошо просматривалась терраса – прямо за ней шумел океан, – и я могла наблюдать за Эстер и Розалиндой. В их бокалах мерцал их любимый напиток: содовая, капля гренадина и листочек мяты – настоящий коктейль для девочек; да они и были по большому счету совсем еще девчонками. Сестры болтали с морским существом и его родней: Мэтью был одет в пастельно-желтую рубашку на пуговицах и брюки. На Эстер и Розалинде были летние платья с бретельками, купленные специально для этой поездки; оттенков я уже не помню, но отчетливо вижу их прелестные обнаженные плечики в лучах заходящего солнца и струящийся вокруг них медовый свет приморского вечера.

Я ковырялась в тарелке, не в состоянии сосредоточиться на еде. Я понимала, что в нашей истории намечается поворот и что вот-вот нагрянут перемены.

Через пять месяцев Мэтью Мэйбрик, герой войны, наследник состояния сталелитейной компании «Мэйбрик стил», попросит руки Эстер. Непрошеный гость пробрался внутрь.

Где-то через год после первой встречи на пляже Эстер и Мэтью объявили о предстоящей свадьбе. Я пытаюсь воскресить в памяти события, произошедшие в предсвадебную неделю, чтобы описать их для вас (кто они, эти «вы»?). Только вот я давно загнала эти воспоминания в «преисподнюю своего разума» – так это место называет Калла. Только представьте: холодное и пустынное пространство; через трещины в цементе пробиваются цветки асфодели; где-то вдали капает вода; скрипит тяжелая дверь.

Эмили Дикинсон писала, что привидения водятся не только в домах и что «в душе есть коридоры» [3] . Это правда. И мои коридоры переполнены. Преисподняя моего разума, все эти коридоры с призраками, опишите это как угодно – там невозможно ступить, не наткнувшись на осколки стекла. Я поднимаю одно стеклышко и рассказываю о том, что вижу, а потом возвращаю его на место.

История выходит изорванной; она может оставить глубокие раны. Это не та история, которую шьют иголкой с ниткой красивыми стежками. У меня либо осколки, либо ничего.

Давайте попробуем еще раз. Неделя перед свадьбой.

Наступили летние каникулы. Свободные от школы, мы с Зили бешено носились по полям вокруг дома, обширным, как городской парк. Беллфлауэр-виллидж расположен в двадцати минутах от Гринвича, который, в свою очередь, находится от Нью-Йорка в одной короткой поездке на поезде. Здесь обосновались многие богатые семьи, но других домов такого размера в нашем городке не было.

От дома до улицы простирался широкий газон, струившийся вниз, словно тихий ручей. Задняя часть дома выходила на цветочные сады с террасой, а за ними был лягушачий пруд, окруженный поляной. К северу от дома, через дорогу, тянулся густой лес, а на южной стороне под пологом кленов расположился семейный кладбищенский участок, окруженный кованой оградой с заостренными прутьями. Когда я была маленькой, там было лишь три могилы: дедушки, бабушки и старшего брата моего отца, родившегося мертвым. Остальные части кладбища ждали своего часа.

Летом мы с Зили почти все свое время проводили на свежем воздухе, радостно вырвавшись из мрачных, темных комнат нашего дома и улизнув от шумных, вечно командовавших нами старших сестер. Нам это разрешалось, лишь бы мы не уходили за пределы принадлежавшей нам территории. Пожелай кто-нибудь найти нас, им бы это вряд ли удалось, но обычно никто и не пытался. Наши имена часто произносили скороговоркой, как одно целое: АйрисиЗили.

«Где же АйрисиЗили?» Этот вопрос обычно звучал именно так.

Но то лето – свадебное лето Эстер – было совсем другим. Привычные шалости меня уже не забавляли. Июнь был невероятно жарким – почти каждый день столбик термометра переваливал за отметку в тридцать пять градусов. И как будто этого было мало: в дополнение ко всему у меня, тринадцатилетней, впервые пошли месячные. Эстер показала мне, как пользоваться этой ужасной штуковиной – гигиеническим поясом; других приспособлений у нас тогда не было. Когда начались кровотечения, я осознала, что дни беспечного веселья подходят к концу. Я не очень понимала тогда, что со мной происходит, но знала, что распространяться об этом не стоит. Носить брюки нам не разрешали, и мне постоянно приходилось нагибаться и рассматривать ноги на предмет каких-либо неожиданностей.

Я предложила Зили устраивать прогулки на природе. Мы ходили смотреть божьих коровок и бабочек, а я брала с собой альбом для рисования и карандаши. О моих месячных мы не говорили, хотя Зили о них знала. Обсуждать такое не было принято даже с сестрами; я и маме не сказала, да и наверняка это не очень бы ее заинтересовало. Но начавшиеся кровотечения, пусть даже и небольшие, омрачили те летние дни. Если бы меня попросили создать палитру цветов для июня 1950 года, я бы начала с киновари, затем добавила гематит, а поверх – глубокий красно-коричневый; оттенки ватных прокладок стали бы фильтром для моей памяти.