— О чём вы думали, барыня, когда девочку в поездку потащили? Если у неё инициация только-только прошла, то ей покой нужен, а не новые впечатления!

Есть же у людей удивительные способности… Например, орать на собеседницу едва слышным шёпотом. Как это сейчас делала Дора Марковна.

Пытаясь понять, где я и что со мной, осознала, что ногами и боком лежу на чём-то твёрдом — лавка, должно быть, — но голова на мягких коленях доброй женщины, убаюкавшей меня после истерики.

В ответ Прасковья тоже что-то шипит, но слов разобрать не могу.

— У всех детей шило в попе, нельзя же каждому капризу потакать. Вы так угробите и дар девочки, и её саму, — парирует бывшая экономка.

И опять шипение подруги.

— Долго я спала? — спрашиваю, не открывая глаз, желая поставить собеседниц в известность, что не сплю и слышу их спор.

— Около часа, — отвечает Прасковья в полный голос. — Как ты себя чувствуешь?

— Небольшая слабость, а в общем хорошо, — отвечаю, пытаясь сесть.

Но Дора Марковна ласково удерживает меня.

— Не спеши, детка, осторожно вставай, чтобы голова не закружилась.

Хорошее дело забота — чувствуешь себя любимой и нужной, но когда опёки становится слишком много, то ощущения другие. Такой любовью и задушить можно.

— Спасибо, добрая душа, — улыбаюсь я Доре Марковне, чтобы уменьшить её беспокойство обо мне. — Надо вставать и в поместье возвращаться. Бабушка волноваться будет.

— Бабушка? Тогда конечно. Бабушку волновать не надо, — как-то печально выговаривает женщина и помогает мне подняться. — Но без обеда я вас не отпущу!

Тройная уха… Это не суп — это праздник желудка.

— Сначала я варю всякую мелочь. Парни мне её корзинами приносят после того, как улов разберут. Там не только мелюзга рыбная, но и крабики попадаются, и ракушки всякие, — рассказывала Дора рецепт своего волшебного супа. — Как сварятся, процеживаю через мелкое сито и даю отстояться. Для ухи беру только верхнюю, прозрачную часть отвара…

— Чистой воды зельеварение, — фыркнула Прасковья, поднеся ко рту очередную ложку ухи.

— А то как же! — парировала трактирщица горделиво. — Иные супы-борщи посильнее приворотного работают. Олька, неси камбалу!

Я чуть ложку не уронила. Как? Как я могла забыть об этой рыбе и не спросить о ней у Натана? Это же невероятная вкуснятина. Жаль, что в прошлом мире черноморскую камбалу чуть ли не полностью извели. И как результат — запрет на вылов. Но… если сильно хочется, то можно. В иных прибрежных кафе официанты, понизив голос, предлагают: «Есть свежий калкан. Не желаете ли?»

Забыв о столовых приборах, правилах приличия и о том, что пять минут назад сказала, что сыта, я обсосала каждое пёрышко, каждую косточку тающей во рту камбалы.

— Дора Марковна, так нельзя! — шутливо попеняла я трактирщице. — Существует реальная угроза умереть от обжорства.

В ответ трактирщица только отмахнулась:

— Детка, развитие дара столько сил требует, что всё съеденное мгновенно сгорит и ещё захочется. Вон посмотри на Прасковью Вадимовну — худющая, в чём только душа держится.

Подруга фыркнула. Я почувствовала, что ей хочется съязвить о пышности фигуры бывшей экономки, но, поймав мой умоляющий взгляд, целительница промолчала.

Пока трактирщица помогала мне усесться в повозку да пристраивала в ногах корзинку с гостинцами для Глафиры, Прасковья, думая, что делает это незаметно, озиралась, желая увидеть нового знакомого.

— Не ждите его, барыня. Хозяина по важному делу позвали. Дай Триединый, к вечеру освободится. Поезжайте спокойно, — проворчала Дора Марковна. — Не моё это дело, но вас Роксана любит, поэтому совет дам: осторожнее с господином Франком. Непростой он человек, очень непростой.

После этих слов целительница птичкой влетела в повозку, прошипев что-то себе под нос, и толкнула в спину терпеливо ожидавшего нас Башара:

— Поехали!

Бричка тронулась, я встала на сиденье коленями и помахала трактирщице платочком:

— Приезжайте в гости, Дора Марковна! Мы будем вас ждать!

Взволнованная Глафира ждала у ворот. Заметив повозку, видимым усилием воли заставила себя остаться на месте, чтобы не броситься вперёд и удостовериться в моей безопасности.