Я открываю рот, чтобы возразить, но она вытягивает руку, чтобы остановить меня.

— Нет, тут речь не только о финансировании, о связях с общественностью. Еще важно выстроить доверительные отношения с народом, чтобы все видели, чем мы занимаемся, и в критический миг верили исходящей от нас информации. Ты — наше лицо, тебе и говорить с журналистами.

— Вот еще, нянчиться, — вздыхаю я, — у меня нет времени объяснять им элементарные вещи. Я просто хочу спокойно делать свою работу.

Она посылает мне одну из своих редкостных робких улыбок, провожает меня из кабинета и на прощание похлопывает по плечу.

— Удачной поездки, всего хорошего. Будь с ними полюбезнее. И надеюсь, вы там ничегошеньки не увидите.

Наверное, для нас с Эйриком было бы быстрее дойти до аэродрома пешком, но на улице холодно, и я предлагаю подбросить его на машине. Он — некрасивый, но очень умный юноша с густой копной волос на большой угловатой голове; его маниакальный интерес к средневековому слою Рейкьянеса позволил по-новому взглянуть на извержения тринадцатого века. По дороге он подбегает к автомату с закусками, покупает шоколадное молоко и сэндвич с креветками в упаковке, которую открывает, как только садится в идеально чистый джип. Я пристально смотрю на него, и он останавливается, а потом закрывает упаковку с обиженным видом.

Журналисты пришли раньше нас, узнаю телевизионных операторов и фотографа из газеты, все они люди бывалые; бледная неуверенная девушка представляется как журналистка Центрального телевидения. Мы уже сели в вертолет и пристегнулись — и тут опрометью подбегает пятый человек с сумкой для фотоаппаратуры на плече; запыхавшись, карабкается на сиденье с улыбкой до ушей и надевает на всклокоченную шевелюру наушники; судя по всему, ему не стыдно за то, что он явился в последнюю секунду перед отлетом.

Раньше я его никогда не видела, он смотрит на меня, по-прежнему улыбаясь, губы шевелятся, и глаза смеются; зубы белые, ровные, он небрит. Не слышу, что он говорит, грохот двигателей заглушает его слова, но он меня раздражает: такой непунктуальный и самодовольный; его присутствие мешает, оно бестактно, вносит беспокойство. Я не отвечаю на его улыбку и сосредоточиваюсь на предстоящих задачах.

Вертолет поднимается и берет курс на запад-юго-запад, над полуостровом Рейкьянес, по направлению к Эльдею. Уже рассвело, и земля пустынна, пустошь вокруг столицы разворачивается перед взором, словно иллюстрация к исторической геологии. Я стряхиваю с себя раздражение, включаю микрофон, поворачиваюсь к пассажирам и посылаю им улыбку, говорящую о желании сотрудничества.

— Стоит ли мне сейчас утомлять вас лекциями по геологии?

Они усердно кивают, и я начинаю сыпать фактами, рассказывать, как Рейкьянес сформировался из отложений на стыке литосферных плит на Атлантическом хребте, как песчаниковые горы вознесли свои горбы под толщей ледника в ледниковый период и как потекла лава самых больших лавовых полей после того, как ледники отступили и земля начала подниматься.

— Этот полуостров — самая молодая часть Исландии, — говорю я. — Люди были очевидцами того, как текла лава, которая сейчас укрывает многие из полей. Большое — между горами Блауфёдль и Хейдмёрком — называется Хусфелльсбрюни[4]: лава там полилась в тысячном году. Значительная часть лавового поля вот здесь, в Хабнарфьордюре[5], намного моложе, например, на лавовом поле Капеллюхрёйн, вот этом язычке, который тянется до Стрёймсвика, лава протекла в тысяча сто пятьдесят первом году. Очевидно, она пролилась на церковь, что и отражено в названии лавового поля.

Человек, прибежавший последним, что-то говорит, но его не слышно; он теребит настройки наушников, пока ему наконец не удается включить микрофон.

— Вся эта лава изверглась из одного и того же вулкана?

— Нет, — отвечаю я. — На этом полуострове нет одного главного вулкана — вроде Геклы, или Катлы, или Эрайвайёкюдля. Извержения происходят в системе трещин, которая тянется с мыса Рейкьянес через Свартсенги, Фаградальсфьядль, Крисувик и горы Бреннистейнсфьёдль. Гору Хейнгидль иногда тоже относят к полуострову Рейкьянес, но это сам по себе главный вулкан и имеет мало отношения к ней. Серии извержений здесь могут продолжаться много десятилетий и перемещаться между системами. В последний раз, когда Рейкьянесская система извергалась, в тринадцатом веке, выбросы продолжались тридцать лет. Разумеется, с перерывами.

— Извержение длиной в тридцать лет? Вот это было нечто!

— Точных описаний нет, но, судя по всему, серьезной опасности для людей это не представляло. Это были лавовые извержения не слишком сильные, которые появлялись и исчезали, постоянно давая о себе знать в новых местах. Такие извержения у нас называют «огнями». В летописях описано значительное выпадение пепла, то, как разверзались пропасти, как земля трескалась, ландшафт менялся. Много десятилетий после окончания извержения в тех местах плохо росла трава. Мой коллега Эйрик расскажет вам лучше; все это можно прочитать по геологическим слоям.

Я вынимаю из рюкзака потертый листок в пластиковом конверте и подаю его сидящим сзади. Бледная девушка с Центрального телевидения берет его, тщательно рассматривает, фотографирует на телефон и передает фотографу.

— Веселая тут была жизнь в тринадцатом веке, — продолжаю я. — Десять извержений за тридцать лет! По местным топонимам видно, что все это веселье наблюдали люди. Вот прямо под нами внизу Хауибрюни[6], а направо — Брюни[7]. И здесь повсюду есть холмы с такими названиями, как Оубреннисхоульм или Оубриннисхоул[8],— в тех местах, где лава окружала холмы и возвышенности ландшафта. И легко увидеть границы, где новая лава натекала на старую, снова и снова, и так сложились геологические слои полуострова Рейкьянес.