«Он пытался вытащить меня на насыпь, но это было так больно, что я СИЛЬНО справился с криком. Поэтому он решил оставить меня там внизу. Он оставался со мной, пока пожарные не посадили меня на щит и не подняли. снял всю одежду и воткнул капельницу в руку. Мне было так больно и было так страшно, что я даже не стеснялся лежать голым перед всеми этими людьми. Мне дали немного кислорода, и это немного помогло, но не много.

«Пока со мной работали, я услышала, как приземлился вертолет, и почувствовала, как на меня налетела куча пыли и дерьма. Через несколько минут ко мне подошла медсестра в комбинезоне и несколько минут смотрела на меня. собиралась облегчить дыхание, а потом воткнула иглу прямо мне в грудь».

— Декомпрессия грудной клетки, — сказал я. «Я сделал пару таких».

«Что бы это ни было, это было чертовски больно», — сказала мне Трейси. «Но в моей груди что-то хлопнуло, и я услышал, как с шипением вырвалась связка воздуха, и вдруг я снова смог дышать. Это стоило боли от иглы. подняли меня и посадили в вертолет, через несколько минут мы взлетели.

«То, что я сказал копу, было первым, что я помню, это то, что на самом деле все стало как-то нечетко. После этого все смешалось. Я знал, что мне было очень больно, но я больше не чувствовал, что собираюсь умереть Ясность исчезла. Я почти не помню, как приземлился и меня вытащили из вертолета. Я помню, как всевозможные врачи и медсестры тыкали и прощупывали меня, втыкали в меня иглы, и я определенно помню, как кто-то засунул свой чертов палец мне в задницу. на кой черт они это делают?"

Я слегка улыбнулась, чувствуя, как прежняя Трейси немного возвращается. «Если у вас есть отверстие, — сказал я ей, — они в него что-нибудь втыкают.

— Придурки, — пробормотала она. «Поэтому, когда они закончили тыкать, зондировать и все такое, мне что-то дали в капельницу. После этого все стало очень туманно. У меня смутное воспоминание о том, как врач разрезал мне грудь и воткнул туда трубку. помню, было больно, но это единственная ясная вещь, пока я не проснулась на следующий день, а ты, мама и папа были там».

Минуту мы сидели молча, ее слова повисли в воздухе. Она сделала еще один глоток из своей воды, а затем вернула его мне, чтобы поставить на стол.

— Так ты меня ненавидишь? — наконец спросила Трейси. — Я не удивлюсь, если ты это сделаешь.

"Ненавижу тебя?" Я попросил. — Почему я должен тебя ненавидеть?

«Из-за того, как я обращалась с тобой, как я думала о тебе. Я была стервой, Билл. Полной, бездумной, бесчувственной стервой».

— Я никогда не мог ненавидеть тебя, Трейси, — мягко сказал я. «И я уверен, что то, что вы чувствовали, было естественной тенденцией, учитывая то, через что вы прошли».

"Естественная склонность?" спросила она.

«Ну, я не верю, что никогда не проводились обширные психологические исследования последствий возвращения члена семьи из будущего, чтобы сообщить вам, что над вами навис смертный приговор судьбы. Целевая группа, вероятно, довольно небольшой. Но я могу понять необходимость обвинять кого-то, что-то в том, что происходит. Это человеческая природа, и судьба - непростая мишень, на которую можно излить свое разочарование. Я вернулся и сказал вам кое-что, что глубоко повлияло на вашу жизнь. Это всего лишь естественно, что вы хотели наказать посыльного за плохие новости. Я понимаю, правда понимаю.

— Ты не просто так это говоришь? — спросила она, еще одна слеза скатилась по ее лицу.

«Конечно, нет», — сказал я, вставая и еще раз обнимая ее. «Я рад, что ты все еще жив, в восторге от этого. Помни, моей целью номер один со дня моего возвращения было сохранить тебе жизнь. Это было все, что когда-либо имело значение». Я сердито покачал головой. «Я не понимал, насколько это было близко, пока ты не рассказал мне свою историю только что. Господи, Трейси, я должен был тебя предупредить. ты."

"Знаки?" — мягко сказала она. "Какие знаки?"

Я рассказал ей о Майке и о том, как он пришел ко мне и сказал, что думает о ВВС.

"Вот и все?" — сказала Трейси. — Это тот знак, о котором ты говорил?

— Да, — кивнул я. — Разве ты не видишь, я должен был хотя бы позвонить тебе и…

— Билл, — прервала она. — Вы не могли бы предотвратить это. Если бы вы позвонили мне с той историей о Майке и ВВС, я бы рассмеялся над вами. Я бы спросил вас, собираетесь ли вы начать читать внутренности затем я бы попытался заставить вас украсть чье-то изобретение или рассказать мне о Суперкубке. Это не имело бы никакого значения. в ту ночь. Вы ни в чем не виноваты. Вы уже трижды спасли мне жизнь благодаря тому, что вы знаете, что вы сказали мне. Если бы я не думал о вас, обо всех вас Если бы я прошел, пока я был вверх ногами в этом такси, я бы просто утонул. Я обязан тебе жизнью, и я обещаю, что никогда не забуду этого на этот раз. Обещаю."

Теперь у меня на глазах были слезы, когда я слушал ее. Какое-то время я не мог ничего сказать. Наконец я посмотрел на нее.

«Сан-Франциско и Майами», — сказал я ей.

Она выглядела сбитой с толку. "Что? О чем вы говорите?"

— Суперкубок, — сказал я. «Это будут «Сорок девять» и «Дельфины». Сорок девять победят».

Она выглядела удивленной: «Ты знаешь?»

«Я не знал о Мировой серии», — сказал я ей. «И я не знал бы ни о каком другом Суперкубке. Но у меня есть воспоминание, связанное с этим. Моя первая поездка через меня была в общественном колледже, где я работал над своей степенью по истории. Я точно помню, что это был мой первый год. У некоторых друзей, с которыми я тусовался, была вечеринка на Суперкубке, и я знал, что там будет девушка, я пытался залезть ей в штаны и получил несколько обнадеживающих признаков того, что вечеринка может быть решающий фактор.