Предтаежное Ишимо-Иртышье и Томско-Чулымский регион являлись в эпоху бронзы, пожалуй, самыми нестабильными в этнокультурном отношении территориями. Это особенно видно на примере лесостепной части Среднего Прииртышья. На рубеже неолита и бронзового века здесь жили носители гребенчато-ямочной орнаментальной традиции. В самусьско-сейминскую эпоху южная граница гребенчато-ямочного ареала сдвинулась к северу, и лесостепное Прииртышье заняло население, родственное самусьскому; оно принесло своеобразно орнаментированную керамику и специфические типы бронзовых изделий. Позже сюда пришло андроновское население, с другой керамикой, с иной манерой орнаментации, с другими типами бронзового инвентаря. На поздних этапах бронзового века здесь появляются носители карасукской культурной традиции. И, наконец, в переходное время от бронзового века к железному в лесостепное Прииртышье проникают многие элементы северных таежных культур.

Если говорить о выделении культурно-хронологических пластов бронзового века Западной Сибири, то такие пласты четче всего вычленяются для южнотаежного и предтаежного Прииртышья. Здесь археологи фиксируют неоднократную смену культурных традиций без видимых следов генетической преемственности. В окраинных и глубинных районах Западной Сибири культуры развиваются более традиционно. Так, в районе Свердловска на протяжении почти всего бронзового века прослеживаются этапы одной (андроноидной) культурной традиции — аятский, коптяковский, черкаскульский, межовский. В Васюганье и в бассейне Ваха с ранних этапов бронзового века до эпохи железа тоже идет развитие в основном одной культурной традиции — гребенчато-ямочной, не осложненной существенными инокультурными воздействиями.

Таким образом, если рассматривать бронзовый век Западной Сибири в целом, то мы вправе говорить об одновременности существования нескольких культурных традиций; если же касаться отдельных ее регионов — Тюменского Притоболья, лесостепного Прииртышья, Томско-Чулымского Приобья, то здесь одна культурная традиция сменяется другой, другая — третьей и т. д., и они воспринимаются как разновременные, причем последовательность культурных напластований на одновременных памятниках соседних микрорайонов могла быть не вполне одинаковой. Это мешает археологам, работающим в разных местах Западной Сибири, понять друг друга и является причиной многих разногласий и разночтений.

Этнокультурная карта Западной Сибири в энеолите и бронзовом веке была чрезвычайно сложной, и в этой связи нельзя не коснуться вопроса о западносибирской «культурной общности», которая якобы существовала на исследуемой территории в неолите и бронзовом веке. Тезис о существовании такой общности был высказан еще в те времена, когда неолит и бронзовый век Западной Сибири были практически неизвестны. Тем не менее, точка зрения о западносибирской общности эпохи бронзы стала общепринятой, и несмотря на то что археологические материалы никогда не свидетельствовали в пользу этого мнения, оно вот уже десятилетия повторяется в археологической литературе, на него ссылаются как на истину, не требующую доказательств. На фоне новых и новейших археологических исследований этот априорный тезис стал анахронизмом и дает неправильное направление научному поиску. Гораздо больше оснований говорить о западносибирской общности для переходного времени от бронзового века к железному и для эпохи железа, когда в таежном Обь-Иртышье шло активное смешение разных групп населения и происходила нивелировка разнокультурных признаков (Косарев, 1974б).

Среди ряда ученых до сих пор бытует мнение, что зависимость человека от природной среды была особенно сильной в глубокой древности, а по мере приближения к нашему времени она становилась все более слабой. История говорит, однако, что чем дальше шел человек по пути экономического и социального развития, тем большее число неразрывных нитей связывало его с окружающей природой. В древности зависимость человека от природного окружения была не более сильной, а более прямой и непосредственной. В дальнейшем, с развитием производительных сил, связь человека с природой становилась все сложнее и опосредованнее. Эта опосредованность и породила позднее иллюзию независимости человека от природной среды.

Для западносибирской территории зависимость человека от природы стала особенно сложной и многогранной начиная с бронзового века, когда в пределах Западно-Сибирской равнины окончательно оформились и приобрели достаточно четкую локализацию три больших хозяйственных ареала: ареал производящей экономики на юге, сильно сократившийся ареал традиционной присваивающей экономики на севере и ареал многоотраслевого хозяйства, сочетавшего производящие отрасли и присваивающие промыслы, в пограничье тайги и лесостепи. Усложнение зависимости человека от природы в этот период проявляется, в частности, в том, что каждый из трех названных экономических ареалов мог существовать уже лишь на определенном ландшафтно-климатическом фоне.

Нередко, говоря о происхождении пастушеско-земледельческого хозяйства, мы не разделяем два разных вопроса: время зарождения производящих занятий и время утверждения производящей экономики, забывая о том, что между этими двумя моментами могут лежать тысячи лет поисков, находок и потерь. Зарождение элементов производящего хозяйства в лесостепной и степной зонах Западной Сибири безусловно уходит своими корнями в глубины каменного века, утверждение же производящей экономики (в данном случае пастушеско-земледельческого хозяйства; на юге Западно-Сибирской равнины и в смежных степных районах произошло не ранее начала эпохи бронзы и было в значительной мере стимулировано существенными климатическими изменениями.

Начавшееся накануне бронзового века усыхание климата ухудшило возможности для охоты и рыболовства и в очередной раз поставило население степной и лесостепной зон перед угрозой голода и вымирания, заставив его искать выход из возникшего кризиса. В сложившейся ситуации люди, наверное, не могли не обратить внимания на то, что наступившее суровое время лучше переживают те группы, которые надеются не только на охоту и рыболовство, но также на разведение копытных и возделывание злаковых. Затем степное население стало покидать мелеющие речки и пересыхающие озера и уходить на большие реки — в места, богатые пойменными угодьями, где было удобно заниматься пастушеством и земледелием. Здесь посевам не грозила гибель от недостатка влаги и суховеев, от нашествия кобылки и от выдувания семян ветром; кроме того, поймы в отличие от грив отличались более устойчивым плодородием почв.