Дома окончательно собираю все вещи. Утром только умыться, одеться, легкий макияж, и я готова к путешествию. Потому, чувствуя усталость и легкий шум в голове от выпитого бокала шампанского, ложусь спать. А когда встаю утром, то усмехаюсь (хотя неприятно колет в сердце): постель Уварова как была ровно застелена, такой и осталась. Значит, в квартире не ночевал.

К черту его! Иду завтракать, хотя и не очень хочется, всего семь утра. Но надо, в холодильнике остались две сосиски и булочка. Не пропадать же добру! У меня эта привычка — не умею выбрасывать продукты — с детдома осталась. Там мы не голодали, но нам с первого дня объяснили очень просто: не съешь — будешь голодной. Потому на тарелках, как правило, ничего не оставалось. А уж если бы кто кусок хлеба выкинул… Трындец ему — наволочку на голову и ну колотить свернутыми полотенцами. «Темная» называется.

Я позавтракала, привела себя в порядок, собиралась вызвать такси, но тут в квартиру вошел Уваров. Поздоровались, он быстро побросал вещи в свой чемодан и сказал, что внизу нас ждет машина, чтобы отвезти в аэропорт — «Колобок постарался». Спрашивать, где ночевал Артур, я из гордости не стала. Чужая личная жизнь меня не касается.

Мы поехали в аэропорт. Я безо всякого сожаления смотрела на протекающие мимо улицы Захолустинска, густо припорошенные снегом. «Не буду жалеть об этом городишке! И дай Бог никогда сюда больше не вернуться. Если Жираф вдруг решит снова сюда отправить — уволюсь!» — твердо решила я. Слишком мало приятных воспоминаний осталось от этого места. А те, что были хорошие, Артур растоптал своими выходками. Вот где он был всю ночь, а? Бабник! Бросила на него недобрый взгляд. Не заметил — впереди сел, не рядом. Да больно ты мне нужен!

Потом были задрипанный аэровокзал, небольшой самолёт с двумя пропеллерами на крыльях. Ан-24, ужас! Я думала, их давно списали и распилили на куски. Но этот агрегат, которому лет сорок, всё ещё летает. Даже страшно было в него забираться по металлической скрипучей лесенке, гордо именуемой трапом. «Словно в братскую могилу залезаю», — подумала я и трижды сплюнула через левое плечо, постучав украдкой себе по лбу вместо деревяшки.

Узко, тесно, воняет какой-то затхлостью. Не самолет, а аэровагон для скота! Одно хорошо: мест было достаточно свободных. Потому я уселась одна, демонстративно отойдя от Уварова подальше. Он посмотрел на меня, подняв брови, но в ответ ничего не услышал. Сам пусть подумает над своим поведением. Хотя о чем я? Такие, как он, не хотят понимать женскую душу. Их наши дырки интересуют. Но вскоре Артур был совершенно позабыт, поскольку начался кошмар под названием «полёт».

Я за эти десять часов вспомнила всю свою жизнь — она периодически мелькала перед глазами, словно кинофильм на ускоренном просмотре. Несколько раз принималась молиться, не зная слов, и лишь бормоча нечто вроде «Господи, помилуй мя и спаси!» Потом меня тошнило, и я бегала в крошечный гаденький туалет, в котором какой-то мудак умудрился покурить, заполнив пространство вонючим дымом. Пыталась спать, ворочаясь на узком неудобном кресле.

Одна только мысль успокаивала: это не поезд, не нужно несколько суток смотреть на хамскую пошлую физиономию Уварова. Да, но страшно до жути. Ан-24 бултыхало в воздушных ямах, трясло и швыряло. Он скрипел всеми заклёпками, ревел моторами, нырял и поднимался. Лишь стюардессы сохраняли ледяное спокойствие и улыбались, когда к ним обращались напуганные пассажиры. Я слышала обрывки слов «турбулентность», «грозовой фронт» и «перепады атмосферного давления», но ничего в этом не понимаю.

Когда по громкоговорителю сообщил, что наш самолёт скоро совершит посадку, я обрадовалась, как ребенок. Ну и зря: не дослушала. А на самом деле — «для дозаправки самолёта». Это означало — придётся провести ещё пару часов в каком-то городке, не помню его название. Артур ко мне не подходил. Меня это радовала поначалу, затем стало бесить, потом привыкла. Мы чужие люди, конкуренты к тому же. «Всё, что было во время командировки между нами, надо забыть», — приказала себе.

Через два утомительных часа снова пригласили в самолёт. Ещё немного страхов и переживаний, и вот уже «наш самолёт прибывает…» Ура! Я скоро буду дома! Какое счастье! Словно в космосе побывала. Но зато воодушевлена тем, как разнесу конкурента в пух и перья. Только нужно немного отдохнуть.

Когда самолет останавливается, я первым делом устремляюсь к выходу, работая локтями. Мне вслед бухтят, ворчат. Наплевать. Хочу поскорее выйти из этого ржавого ведра с гайками! Уваров тоже что-то говорит мне вслед, не слушаю. Всё, Артур. Тут наши пути расходятся. Каждый сам за себя. Получаю багаж, вызываю такси (облом местным бомбилам с их конскими ценниками) и мчусь домой.

Ура! Я вернулась! Бросаю сумку на тумбочку, врываюсь ветерком в свою милую, добрую, уютную квартиру и кружусь в радостном танце. Ура! Ура! Так, теперь распаковать сумку и… «Погоди, Лика, — останавливаю свой радостный кураж. — У меня был чемодан, а сумка — Уварова. Я что же… Твою мать! Я перепутала багаж!!!»

Я не имею права. Это ужасно постыдное и неправильное занятие — копаться в чужих вещах! Да за такое у нас в детдоме лупили нещадно, невзирая на слёзы и сопли! Однажды мне тоже досталось — полезла из любопытства посмотреть, что у старшей девчонки в тумбочке. Ох, как я огребла от неё! Синяк под глазом неделю проходил. Крепко она мне врезала, урок зато на всю жизнь.

Видать, с возрастом принципы меняются. Ёлки зелёные, как же хочется посмотреть, что там у него! Вдруг интересное что-нибудь?! Страшная вещь — женское любопытство! Ничем не остановишь. «Ладно, я разочек. Всего одним глазком. Быстро гляну и всё, брать ничего не буду», — торжественно обещаю себе.

Расстёгиваю «молнию», развожу края сумки в сторону. Так, что у нас тут? Вещи сложены аккуратно, стопочкой. Ишь, какой аккуратист! В отдельном пакетике мыльно-рыльные принадлежности. Вон, виднеется электрическая бритва в чехле. Уваров, он сам говорил, не любит опасные бритвы. Предпочитает механику. Как он там сказал? «Порой нет времени с пеной возиться».

Так, здесь у него отделение с ноутбуком, но я его даже в руки брать не стану. Уже был прецедент, снова попадаться не хочу. Это может навредить моей карьере, а она теперь на первом месте. Зря, что ли, я столько вытерпела в этом Захолустинске? Ладно, шарюсь дальше. Мне стыдно, но я преодолеваю это неприятное чувство. А если руку поглубже засунуть? Как я там говорила? Слово дала, что лазить не буду. Но я кто? Слову своему хозяйка. Захотела — дала, передумала — взяла обратно.