Стук в окно нарушил забытьё мага и он открыл чёрные мутные глаза. Губы вздёрнулись вверх, расплылись довольно широко и встали на обычное место. Стук повторился и маг сделал жест рукой. Карлик неуклюже двинулся к окну, одёрнул грубую занавесь и отпрянул, тихо вскрикнув.

– Что там, Горт? – вяло спросил маг, не поворачивая головы.

– Ворон, господин, – ответил тот, нелепо взмахнув короткой рукой. – Одноглазый ворон, господин.

– Ворон? Одноглазый? – удивлённо вскрикнул хозяин и вскочил на ноги, узкий и высокий, в белой длинной рубахе. Шлёпая босыми ногами по цветному мрамору, он подошёл к окну и долго всматривался в птицу, машущую крыльями и сверкающую одним белым глазом, другого в темноте не было видно. Смекнув в чём дело, он приоткрыл окно, схватил птицу крепкой рукой и поднёс её к самым глазам, не боясь её острого крючковатого клюва.

– Зажгите свет ярче, – быстро проговорил он, обращаясь к своим слугам. Карлики кинулись в коридор и скоро явились с двумя факелами, древки которых сунули в металлические кольца, закреплённые на стене. Свет задрожал, метнулся по стенам и затем, загорел ровно, освещая комнату ярче прежнего.

Теперь, маг увидел второй – чёрный глаз и его губы скорчила ухмылка.

– Выбор, опять, выбор, – растянуто и ехидно проговорил он, – вспомнили благодетеля, не прошло и века, – уже раздражённо и свистяще прошептал маг, – гнил в этих каменных сырых стенах. Ел, что подадут. Пил, что имеется. Смотрел на уродливые рожи. Понадобился, второй маг. Его голос набирал силу. – Второй маг, в тени двух первых магов. Живут себе припеваючи, едят с серебра, почуют на перинах.

Гнев, злоба и зависть, ушедшие за сто лет глубоко внутрь, поднялись с новой силой, обнажились, обжигая и причиняя боль.

Нет! Вскричал он. – Тыра Сомневающийся, выбрал свою сторону и больше не позволит принижать себя. Выбор сделан, – громко крикнул он, и эхо разнеслось по каменным залам и коридорам.

Его пальцы решительно вонзились в светлый глаз птицы и алмаз остался в его руке. Швырнув его на пол, он выбросил ворона с чёрным глазом в щель окна и приказал:

– Возвращайся, Червень. Дай знать, госпоже, что маг явится к полнолунию. Лети, после, плыви, неси весть. Подумав некоторое время, он крикнул карликам. – Несите мне дорожное облачение. Пришла моя пора.

Карлики: Горт и Герта сопели в углу, ворочались и не слышали своего господина. Резко повернувшись в их сторону, он вкрадчиво спросил:

– Чего вы там пыхтите, чего возитесь? Увидев, что они дерутся из-за камня, он гневно вскричал. – Одеяние мне, а то превращу вас в крыс!

Карлики прекратили тыкать друг друга кулаками, поклонились и кинулись прочь из комнаты.

– Так – то, маленькие уродцы, – довольно проговорил Тыра, – знайте, своего господина.

Горт и Герта явились скоро и, положив перед ним одежду, смотрели прямо в лицо и его губы дрогнули, смягчив голос:

– Не стойте, столбами, помогайте мне.

Одевали, а он давал наказы, – стерегите дом. Вернусь не скоро. Камень можете забрать, живите сытно, но не роскошно и никаких гостей, а то быть вам крысами.

Карлики улыбались и кивали, довольные щедростью господина.

К закату маг прибыл в гавань, а когда в небо выплыл тонкий и острый, как осколок стекла, месяц, его уже качало по волнам, нанятое им, судно. Звон золотых монет сделал своё дело, теперь, его старательно справляла команда, а после, он – Тыра Сомневающийся, второй маг, изгнанник и изменник Светлой стороны, тайно сладит своё дело, обретя былую, но поверженную славу.

Век мира и благоденствия завершился. Приближалась новая эпоха – Время господства Тьмы и никто не в силах помешать ей, поставить на колени мир пяти королевств, мир людей и живущих в нём существ. Думал маг, покачиваясь в гамаке лучшей каюты небольшого рыбацкого судна.

День клонился к закату. Солнце ещё не упало за гору, и его румяный край торчал за мохнатыми пиками сосен, разливая закатные лучи по их макушкам и высоко в небо, делая его розовым. Снизу смотреть забавнее. Светло-коричневые, статные и душистые стволы восстают из земли, тянутся вверх и вырастают выше солнечного осколка. Красуясь своим величием, деревья горят в солнечных лучах и гаснут, обволакивая ветви и стволы приходящими сумерками. Среди них, стройными кралями красуются белоствольные берёзы и трепетные осины. Хороши природные владения Синегорья! Смешанный лес, цветущие долины, серебристо-голубые реки и Говорящий камыш на болотах, расцвеченных ряской. Чудесный край, населённый сильными людьми с чудными именами. Силании, Арсании, Паводаны, Аграфии, Вербы живут и не тужат, а если тужат, то втихомолку. Синегорье – плодородное взгорье, с одной единственной высокой горой на всю округу, остальные так, россыпи, да зелёные холмы с цветущими кустами шиповника, омутами чабреца и всякой мелкой травой.

Дороги, расходятся во все стороны и облеплены избами и теремами, с врезанными между этажами озеленёнными верандами, в ярких сгустках синих, белых и розовых вьюнов, они напоминают игрушечные нагромождения домов. Маленьких, открытых свету, с башенками по углам, где можно встретить и проводить солнце, полюбоваться сиянием звёзд или посвятить фонарём, проверяя, почему лает дворовая псина и поругаться с соседкой, если та, того заслуживает. Соломенные конусы крыш, словно грибы, торчат вдоль травянистых тропок и широкой пыльной дороги, ведущей к трём соснам – месту известному каждому синегорцу и не только.

В Лебяжьем Доле трава густая и высокая, там косят сено взрослые мужчины да молодые парни, а те, что помельче – мальчишки и девчонки, сгребают его в пахучие, чуть колкие, ворохи и потом, валяются на них, пока старшие готовятся к обеду. Трапезное время выпадает на Полудёницу – самую жару, когда солнце стоит в зените и печёт так, что в считанные часы кожа становится красная, как запечённая свекла.

Сенокосную долину называют Лебяжьей, но многие синегорцы, отродясь, не видывали этих гордых и красивых птиц. Старый дед Паводан рассказывает, что давно, когда мир был другим, разливалось в долине Аукино озеро и охраняло его Эхо. Оно то и призывало лебедей на его синюю гладь, но во времена Великой битвы злой колдун высушил озеро своим горячим, огненным дыханием. Ходят слухи, что Эхо и сейчас живёт в долине и ночами кличет протяжными стонами лебедей, но вода ушла, и птицы не возвращаются. Правда это или выдумка, уже никто не помнит и не знает, кроме столетнего деда, тронутого умом. Он и сейчас, худой, с длинной взлохмаченной бородой и мутными, как у несвежей рыбы, глазами, бродит по деревне и твердит что-то непонятное: Врата откроются, мрак поползёт во все стороны света. Вестник идёт, ждите Вестника, ждите мага. Скоро, скоро, скоро. Никто не воспринимает его слова всерьёз, но шёпот, уже пополз по деревне и лёгкий страх, ещё невидимый, но уже ощущаемый, тревожит их сердца. Не поэтому ли, каждый из них, лишь смеркается, торопится покинуть дол и вернуться в бревенчатый дом, крытый шляпой слежавшейся соломы.