Что тут началось! На меня свалилась какая-то невероятная (по меркам нашего интерната) слава! Мне даже сделалось немного не по себе. Одноклассники смотрели на меня так, будто увидели перед собой воскресшего Пушкина: «Подумать только, этот мудак пишет стихи!». Кажется, если бы я даже съел кого-то без хрена и соли, они были бы потрясены меньше. А мне уже и неловко стало отказываться от своего «авторства» – это же какое дикое разочарование постигнет всех!

На следующий день ко мне подошла взволнованная Мария Дмитриевна, и с надеждой заглядывая в глаза, спросила: «Олег, ты и в правду пишешь все эти замечательные стихи?». Я не смог расстроить любимую учительницу и скромно потупив взор, прошептал: «Да». Мария Дмитриевна чуть не грохнулась на пол от переизбытка чувств, и я ее понимаю: согласитесь, не каждой учительнице улыбается такая невероятная удача – обнаружить в своем классе настоящего гения!

Хуже всего было то, что меня стали донимать потерявшие всякую совесть ребята с просьбой написать о каждом из них по поэме. И чтобы непременно по большой! Губа у них была, конечно, не дура! Я и сам уже стал не рад такому повороту событий, и проклял тот час, в который наткнулся на злополучную книжонку. Продолжалась вся эта катавасия до тех пор, пока Мария Дмитриевна к моему, то ли горю, то ли радости случайно не наткнулась на книгу, из которой я выписывал свои «нетленки». «Как, тебя уже печатают?!» – обратилась она ко мне. Так бесславно закончилась моя писательская карьера.

Самое удивительное во всем этом, что спустя несколько лет, уже после школы, я и вправду начал писать стихи. Причем не чужие, а свои. И баловался подобным словоблудием довольно-таки долго. Вероятно, описанный выше случай, каким-то непостижимым образом повлиял на мою способность зарифмовывать нехитрые мысли.

А вообще, должен признаться, что с русским языком я всегда был на «ты», и по сочинениям в классе мне не было равных. Объяснялось это тем, что я, рано научившись читать, без разбору глотал одну книгу за другой. А бесследно подобное сумасшествие, как известно, не проходит. Помимо все более прогрессирующей близорукости, или, другими словами говоря – плохого зрения, ты вольно или невольно приобретаешь и хороший словарный запас, позволяющий тебе на отлично писать эти самые сочинения.

Вот попроси какую-нибудь среднестатистическую сироту черкануть что-то на заданную тему – она весь урок просидит, ковыряясь в носу, а потом сдаст учителю девственно чистый лист бумаги. Не так было со мной. После очередного написания контрольной работы Мария Дмитриевна сначала для контраста озвучивала плачевный результат какого-нибудь нашего отъявленного двоечника, состоящий из трех, маловразумительных предложений, которые не вызывали ничего, кроме издевательских смешков в классе, а затем брала в руки несколько исписанных красивым убористым почерком страниц.

«Ну, а сейчас дети, – воодушевленно говорила учительница, – я прочитаю вам единственное сочинение, за которое я, ни секунды не колеблясь, поставила уверенную и твердую пятерку! Оно должно стать для вас примером при подготовке к следующему экзамену. Было бы здорово, если бы все вы когда-нибудь научились писать так, как этот ваш одноклассник!».

Я поначалу не понимал, о ком идет речь, но по мере того, как Мария Дмитриевна читала сочинение, мое лицо заливалось густой краской – я с чувством большой неловкости признавал собственный текст. И вроде бы – гордиться надо такой похвалой, но мне почему-то казалось очень постыдным и нескромным быть лучше всех. Так уж мы были воспитаны тогда.

В классе начинали восхищенно шептаться и гадать, кому бы могло принадлежать столь роскошное повествование. Наконец, Мария Дмитриевна, закончив чтение, ласково обращалась ко мне: «Кто бы мог подумать, Олег, что такой отпетый хулиган, как ты, может так хорошо излагать свои мысли!». Она всегда была очень добра ко мне, но что самое ценное – в ее словах проглядывало много сермяжной правды.

Если бы в нашей школе кому-нибудь пришло в голову установить две доски: почета и позора, то я бы, почти наверняка, красовался на обеих! Учиться в Младшем корпусе мне нравилось не меньше, чем хулиганить. В те незабвенные времена я представлял собой некий симбиоз из книжного мальчика, обожающего гуманитарные предметы и маленького бандита, отвратительное поведение которого вызывало неподдельную тревогу у окружающих.

В конце концов, хулиган во мне, фигурально выражаясь, задушил отличника, но это было позже, а пока я чрезвычайно настойчиво пытался приобщиться к знаниям, выработанным до меня (и как я совершенно искренне полагал – для меня!) всем человечеством. С этой целью я буквально затерроризировал детдомовских педагогов. У меня было сотни тысяч «Почему?», и я желал получить ответы на все эти вопросы немедленно!

Люди постарше помнят, вероятно, что в советское время в кинотеатрах перед каждым показом художественного фильма на экране демонстрировали киножурнал «Хочу все знать!», который в легкой и доступной для усвоения форме рассказывал детям обо всем на свете. Вот и я хотел все знать (не ведая еще, что все знать – невозможно).

Меня интересовали, правда, все больше какие-то недетские вещи (про девочек я благоразумно старался не спрашивать). Например, откуда в голове появляются мысли? Кто их туда направляет? Дело в том, что в течение дня в мою бестолковку залетает огромное количество всевозможных идей, дум, замыслов и прожектов, которые наведя там знатный переполох, куда-то потом исчезают. Порой встречаются среди них и довольно занятные! Вот как бы тормознуть их там таким образом, чтобы как следует к ним приглядеться? Ведь если не сделать этого сразу – сбегут, заразы! Ищи-свищи потом ветра в поле!