– Ты чего орешь?
– спросил снизу Майгатов.

– Не по... не по...

– Заикаешься, что ли?

– Не под...

– Ты из какой боевой части?
– зачем-то спросил Майгатов, хотя уже и так узнал этого коротенького, вечно улыбающегося матросика-сигнальщика, приписанного на поход с соседнего тральщика в его экипаж.

– Бэ-чэ-четыре, - ошарашенно ответил матрос.

– А чего орешь?

– Не под... не подходите, та-ащ старший лейтенант, - чуть ли не плача, попросил матрос.

– А что случи...
– С поднятой для шага левой ногой так и замер Майгатов. Из-за горы ящиков, сваленных у кормовой артбашни, холодно, не мигая, большим глазом с округлым темным зрачком на него смотрела змеиная голова. Трепещущая нитка языка прощупала накаленный воздух, исчезла в сомкнутой пасти и вскоре вновь выметнулась наружу. А глаз с темно-коричневым, злобно нависающим над ним валиком все сверлил и сверлил омертвевшую фигуру Майгатова.

– Откуда она... это... тут?
– шепотом спросил самого себя Майгатов и тут же вздрогнул от неожиданного хриплого голоса сверху:

– Из ящика, та-ащ стащ ли-и-инант, - простонал матросик.

Ящика? Ах да, эти ящики! Трое суток назад "Альбатрос" по команде заходил в Аден. Взяли воду и еду себе и еще приняли груз для какого-то корабля в Средиземке. Да вышло глупо: то ли наверху не знали водоизмещение "Альбатроса", то ли кто-то очень крутой делал на них бизнес, но только ящиков и мешков навалили столько, что их рассовывали-рассовывали по постам и вентиляшкам, а все так и не рассовали до сих пор. И вот теперь "остатки" - вперемешку мешки с ящиками - лежали почти двухметровой горкой у артбашни, и почему-то показались Майгатову барханом, на вершине которого покачивалась странная, никогда и нигде еще не виданная им голова.

А почему странная? Почему? Ах вот оно что: рог. На голове, на бугорчатом выросте между глаз острым, загнутым в его сторону зубом белел рог. Он был так игрушечно мал, так нелеп, что Майгатов на какое-то время даже успокоился, но голова неожиданно дернулась и ушла влево, застряв между картонными коробками. Щель змее не понравилась, и она, встряхнув туловищем, подалась вперед, показав песчано-желтую широкую спину с бурыми пятнами вдоль хребта.

Что-то невидимое отбросило Майгатова назад. Сопротивляясь ему, он на мгновение остановился. Сердце ухало прямо у горла. В виски словно давили пальцами. А это невидимое, которое не могло быть ничем иным, как страхом, все тянуло и тянуло дальше от змеи. Что делать? Пересилить страх, шагнуть вперед? И что: с голыми руками - на змею? А сзади - гупанье растоптанных комбриговских сандалий по палубе. А сзади:"Майгатов, шо у тебя за матросы? Какого хрена он на мачту полез? Шизанулся, что ли?"

– Всем стоять!
– резко, всем корпусом обернулся Майгатов и расставил руки, словно мог ими остановить сразу и Анфимова, и Бурыгу, и Молчи-Молчи, хотя его рук не хватило бы даже для того, чтоб обнять комбрига.
– Там змея!

Три фигуры в синих тропических куртках и коротких, похожих на семейные трусы, шортах, замерли, а Майгатов вдруг почувствовал, глядя на них, что привычность, обыденность этих засаленных шорт, этих лиц, уже порядком надоевших за месяц похода, этих волосатых ног, этой почти детской, мягкой, не исчезающей даже в трудные минуты, улыбки Анфимова, патрицианской холености щек Бурыги и деревянной, инквизиторской худобы Молчи-Молчи как-то враз, одним рывком сбросили путы страха.

– Всем стоять!
– повторно приказал он, уловив недовольство в глазах Бурыги.
– Ждать меня!
– и бросился мимо них в темное жерло офицерского коридора.

Влетел в свою каюту, врезав дюралюминиевой дверью по лбу белобрысенькому лейтенанту-штурману, мазнул взглядом по подвесным койкам, стальному шкафчику, умывальнику, столу. Что, что поможет? Палка? Да, у змееловов, кажется, есть такие палки с раздвоением на конце. Но откуда на борту рогатина? А если?..

– Помоги!
– окриком поднял с койки штурмана, который после удара как сел, так и тер беспрестанно лоб с таким ожесточением, словно он не любил его больше любой другой части своего хрупкого, совсем мальчишеского организма.

Майгатов бросился к столу, отодрал с торца одну из лакированных планок, которыми был по периметру прижат к пластику стола плексиглас.

– Толкай оттуда! Да не так, а ладонями. Хватит лоб тереть! Во-во, давай!
– Плексиглас хрустнул, сдвинулся, и Майгатов, впившись в него ногтями, потянул прозрачный, скользкий щит на себя. Прижатые, казалось, навеки плексигласом листки с корабельным распорядком дня, звонковыми сигналами, схемой обхода корабля и еще непонятно зачем попавшие туда бумаги скомкались, затрещали.
– Ерунда! Новые нарисуем, - не посочувствовал гибнущим бумажкам Майгатов, выдрал плексиглас до конца, подержал перед собой. Вышло похоже на щит: метр с лишком по высоте, полметра по ширине.

С плексигласом под мышкой он выскочил на палубу, оббежал притихшую троицу, краем глаза отметил, что по верху надстройки синеют куртки еще нескольких матросов-зевак, и выжидательно замер, согнувшись в пояснице, перед ящиками. После полумрака коридора солнечный свет слепил, сощуривал глаза, и Майгатов не сразу понял, что змея уже сползла с вершины и лежит за одним из ящиков на палубе. Только несколько сантиметров ее чуть-чуть выступающего оттуда желтого бока заставили шагнуть вперед под прикрытием щита.