— От меня, — сказал Волков и стукнул донышком пустого стакана по столу. — Можешь сказать ему прямо: назовет имена в Мосгоркоме, вспомнит кого-то из Средней Азии и согласиться выступить свидетелем в суде — поедет в Приморский край. Может даже райкомом руководить. Или в крайком посадим, торговлю курировать. Не согласится — расстреляем к такой-то матери.

— Средняя Азия? — удивился я, пытаясь совладать с мерзким страшным холодом, который расползался вдоль позвоночника. — Что — третье завоевание готовите?

Легко он это — про "расстреляем"!

— Почему — третье? — удивился в ответ Волков.

— Ну как? Туркестанские походы при царях, борьба с басмачеством в первые годы советской власти и вот — опять... — трепался я.

— А-а-а-а! То, конечно, Учителю с Инженером виднее, но судя по всему у нас скоро освободиться 40-я армия, так что...

— Уф-ф-ф-ф, — я потер лицо ладонями. — А мне вы это зачем говорите? Можно я как-то ну... С фрукатами-овощами пока разбираться буду?

Что за дрянь-то такая получается — за что ни дёрни, всё в политику вляпаешься! С другой стороны, а чего я хотел? Попаданец — да не в центре событий? Отсидеться в глазе бури, в Дубровице, с козой Маркизой, совой из мыльного камня и красивыми блондинками? Хренушки!

Так что кушайте, как говориться, не обляпайтесь. Закон Мёрфи в действии — если дерьмо может случиться, значит оно случится! Может быть коррупция в сфере торговли овощами и фруктами связана с разложившимися элементами партийной и советской верхушки в Москве и национальных республиках? Более чем... Может Волков попросить помощи у одного шарлатана-предсказателя, прежде чем начать рубить сплеча? Может.

— Гера, — просительно проговорил Василий Николаевич. — Может вспомнишь что-то? Ну, тысяча девятьсот восемьдесят первый год, лето, Средняя Азия...

А что я мог вспомнить? Этого точно не было в моей истории! Всё, что планировали и делали люди из команды Машерова и Романова, начиная с самой аварии под Смолевичами, было самой настоящей параллельной реальностью. Река истории изменила русло, и дальше расхождения известной мне ветки и происходящих на моих глазах событий будут только увеличиваться!

Я на секунду прикрыл глаза и вдруг... Вдруг передо мной как живой предстал старый одноглазый Белозор.

— Молчи и читай, говорю! Я соломки тебе... Себе... Подстилаю! — рявкнул он.

И я, черт побери, прочел:

— ... выступления националистов в Самарканде 1 мая 1981 года. Гражданское противостояние переросло в массовые беспорядки, и только ценой большой крови центральному правительству удалось предотвратить скатывание региона в хаос партизанской войны. Стихийные митинги, сопровождающиеся столкновениями с милицией и погромами, прокатились по всем среднеазиатским республикам, за исключением Казахской ССР. Причиной кризиса называют неудачную попытку ареста...

Автоматически отбарабанив с листа несколько труднопроизносимых фамилий, я вдруг открыл глаза и уставился на совершенно обалдевшего Волкова. Он выхватил откуда-то из внутреннего кармана огрызок карандаша, и распрямив салфетку на столе, прохрипел:

— Еще раз фамилии можешь?

Я не задумываясь произнес их снова. Не Жугдырдымидыйн Гуррагча, в конце концов! И даже не Гурбангулы Бердымухамедов. Вполне себе обычные шафары и кахары... Или что-то вроде этого. Анализируя этот инцидент уже позже, я совершенно не мог высчитать момент, в который информация из будущей статьи вылетала у меня из головы. В любом случае — спустя минуты три я уже не помнил никакой конкретики, так что лучше всего было бы записать откровение на диктофон, или вот — на салфетку.

— Ага... — выдохнул Волков, закончил чирикать карандашом. — Это что было?

— ...Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он... — не нашел ничего лучшего я, как снова обратиться к бессмертному Александру Сергеевичу. — Верите — нет, Василий Николаевич, я только что читал статью, написанную журналистом дубровицкого "Маяка" к столетию Союза Советских Республик.

— Нихрена себе у них там свобода слова! — дернул головой он. — Но столетие... Это ведь значит, что всё не зря, да? Что мы что-то делаем правильно?

— Очень на это надеюсь, — сказал я. — Очень.

Слова о "большой крови" в Самарканде мне правильными не показались. Как и заход Волкова про "расстреляем к такой-то матери".

* * *

Чтобы найти Эрнеста, мне пришлось приехать по адресу, который он мне дал при расставании. Это был какой-то совершенно мрачный двор-колодец в переулке с травматологическим названием. Ноябрьская безысходность и московская клаустрофобия чувствовали себя здесь очень комфортно. К тому же — пошел мерзкий моросящий дождик, грязные лужи под ногами принялись разрастаться, а лица у прохожих совсем посерели.