И тут же получает отлуп: заместители заведующих идеологическим и общим отделами ЦК КПСС товарищи Дегтярев и Соловьев 24 августа 1990 года пишут, что "юридически обосновывать право ЦК КПСС на имеющиеся в его распоряжении мемуары Н.С.Хрущева вряд ли целесообразно. Такой практики не было, в ней не возникало необходимости. Право архива на публикацию имеющихся в распоряжении документов никогда не подвергалось сомнению". Что верно, то верно, но времена изменились.

Максимум на что предлагалось пойти ЦК КПСС, другими словами, Медведеву, это "предложить принять участие в подготовке и публикации данного издания воспоминаний Н.С.Хрущева дочери Р.Н.Аджубей (Хрущевой) и сыну С.Н.Хрущеву... а также определиться с отношением (к публикации) в журнале "Вопросы истории".

Как отреагировал Медведев на эти письма, мы знаем: "Никакого Хрущева!" А вот другой секретарь ЦК, В.Фалин, человек более дальновидный, высказал сомнения в целесообразности такой лобовой стратегии. Он спрашивал:

"1. Что предполагается делать, если:

а) наследники Н.С.Хрущева откажутся сотрудничать или

в) наследники выдвинут неприемлемые условия? Не ясно.

2. Вопрос о праве ЦК (или архива) на мемуары Н.С.Хрущева сложнее, чем подан в записке. Записки и рукописи изъяты в административном порядке, и судебного решения, меняющего статус собственности, нет. Юридически при жизни таковыми оставался автор, после его смерти - наследники. Существовавший прежде порядок права не создавал и не избавляет ЦК от возможных осложнений.

В.Фалин

12 сентября 1990 года".

В ответ Дегтярев и Соловьев 19 сентября 1990 года предлагают вступить в переговоры с наследниками Н.С.Хрущева и выработать приемлемое для всех решение.

Пока велась бюрократическая возня, жизнь шла своим чередом. Еще в феврале 1991 года "Огонек" возобновил публикацию воспоминаний отца. С февраля же начали печатать полный текст мемуаров и "Вопросы истории". Георгий Лукич Смирнов решил не связываться с Искендеровым, ответил, что мемуары отца он не видел, а потому замечаний к ним не имеет. Цензура тоже предпочла не вмешиваться. ЦК КПСС стремительно терял авторитет, выпускал из рук нити управления страной. На окрик "Никакого Хрущева!" попросту все перестали обращать внимание.

Однако кое-какие рычаги заржавевшего механизма продолжали вращаться. Сделанные в КГБ распечатки воспоминаний отца наконец-то поступили в ИМЛ, там ими поручили заниматься историкам Николаю Барсукову и Василию Липицкому. Зимой 1991 года Липицкий позвонил мне, попросил зайти поговорить. Но разговор не получился. В ответ на предложение о сотрудничестве я ему задал только один вопрос: "А исходные магнитные пленки у вас есть?" Липицкий пожал плечами: "Нет".

– Так какой же вы историк, если работаете над материалами, достоверность которых ничем не подтверждена?
– возмутился я.
– Может быть, кто-то изменил текст, а вы об этом даже не догадываетесь?"

Липицкий снова пожал плечами. Мы оба прекрасно понимали, о чем идет речь. У меня сложилось впечатление, что Липицкий по-серьезному и не рассчитывал вовлечь меня в свою авантюру, попросту отрабатывал полученное сверху указание. Расстались мы по-хорошему, а вскоре события завертелись так, что ЦК КПСС стало не до фальсификации истории.

Но распечатка КГБ не исчезла бесследно, ее подобрал другой участник акции - Барсуков, человек уже в летах. Впоследствии мне пришлось с ним поспорить. Уходя из ИМЛ, Барсуков прихватил с собой в числе других документов и распечатки воспоминаний отца. Он упорно доказывал, что его вариант единственно верный, в своих статьях цитировал отца только по своим распечаткам, демонстративно игнорировал текст, опубликованный "Вопросами истории". Можно было бы, конечно, не обращать внимания на его чудачества, но Барсуков своими действиями вольно или невольно продлевал жизнь фальшивке, вышедшей из недр органов. Неважно, поправили текст до его передачи в ИМЛ (на тех страницах, что я видел, явно проступала рука редактора) или приведение его в "надлежащий вид" возлагалось на Барсукова и Липицкого. Сейчас это уже история.

Оба текста находятся в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории*, там же есть копия магнитофонных лент. Дотошному историку, который захочет сравнить два текста, остается отыскать истинный и пришедший из ЦК КПСС и вынести свой вердикт.

В 1991 году редактирование воспоминаний подошло к концу, мы с женой окончательно "отполировали" последние разделы, размножили нужное количество экземпляров. Предстояло решить, что делать дальше, и не только с мемуарами... Чтобы без помех работать над мемуарами, заняться своей книгой, в 1990 году я покинул пост заместителя генерального директора Научно-производственного объединения "Электронмаш". Теперь пришла пора искать новую работу. Во время одной из поездок в США Браунский университет предложил мне поработать у них. Я согласился, временно, на один, 1991/92 учебный год. Кто мог предположить, что за этот год произойдет с нашей страной?

Согласно контракту я должен был прибыть в университет в первых числах сентября, к началу учебного года. До этого следовало утрясти судьбу мемуаров.

Я договорился с Московским объединением архивов, директором Алексеем Самойловичем Киселевым и его заместителем Владимиром Александровичем Маныкиным, что они примут на хранение весь комплект: копию магнитофонных лент, распечатки с них, распечатки с моей правкой, окончательный текст. Полноте комплекта я придавал особое значение, тем самым хотел сделать прозрачной для будущих исследователей свою редакторскую "кухню". Архив, в свою очередь, пообещал издать полный текст воспоминаний. На всякий случай я приготовил еще два таких же полных комплекта: один для Гарримановского института в Колумбийском университете в США, другой - для моей заначки у профессора Шумилова.

В августе 1991 года впервые за много лет все экземпляры сошлись вместе, громоздились горой в горнице у меня на даче. Перед заложением на длительное хранение требовалось все рассортировать.

Можно представить мое состояние, когда рано утром 19 августа 1991 года, включив телевизор, я услышал, что предпринята попытка вернуться к старому. Глянув на гору папок, я подумал: "Вот тут-то ОНИ меня и возьмут. Столько лет прятал, а сейчас все сам свез в одно место".

Растерянность длилась недолго, повлиять на события я не мог и решил продолжить свои занятия. Уже на следующий день я сдал все причитающееся в Московский объединенный архив, потом отвез копию Шумилову, остальное забрал с собой в США.