«Пронесло», — облегченно вздохнул Кирилл Мефодиевич. Дубарь был его непосредственным начальником. До пенсии ему оставалось два года, и, очевидно, поэтому человек вдруг забеспокоился, какую он по себе оставит память… Вряд ли кто-нибудь помянет его добрым словом. И не только из-за Дубаревой привычки по-кошачьи ходить и подслушивать. Дубарь ко всему этому был еще и скряга. Больше рубля в его карманах никогда не водилось. Он частенько обходил подчиненных, заводил разговоры о еде и напитках, и сообщал как бы между прочим, что в парке торгуют горячими шашлыками, а он как назло забыл дома деньги. Ему давали взаймы, и он уходил кормиться. Вернувшись, Дубарь тыкал всем свой рублик, которого, конечно, никто не брал. Если шашлыки шли под «сухарик», после четвертого стакана Дубарь размякал, начинал плакать и выяснять, почему его никто не любит. «Я же никому ничего плохого не сделал», — причитал он, не упоминая, однако, сделал ли он что-нибудь хорошее.

Несколько раз Дубарь намекал о шашлыках и Шмурдяку, но Кирилл Мефодиевич делал вид, что не понимает, о чем идет речь, и даже не предложил Дубарю ни одного из своих бутербродов, потому что жадностью не уступал своему начальнику. Дубарь платил ему тем, что старался незаметно подобраться к двери и подслушать, чем его подчиненный занимается. Но это ему не всегда удавалось.

Так проходили дни, месяцы, годы. Но однажды Кирилл Мефодиевич услышал незнакомые ему шаги. Так обычно ходят уверенные в себе мужчины лет сорока пяти — пятидесяти. Потом что-то дробненько и мелодично простучало, как на барабане. «Ого, — отметил Кирилл Мефодиевич, — у нас появилось молодое пополнение. И, наверное, грациозное, ибо шестипудовая молодуха так на высоких каблуках не постучит». Два дня Кирилл Мефодиевич крепился, а на третий не выдержал, поднялся из-за стола и пошел в приемную. За столиком сидела незнакомая девушка. «Наверное, это она выстукивала, — подумал Кирилл Мефодиевич, — ничего себе». А чтобы не показаться нахалом, который таращится на незнакомых женщин, он для отвода глаз спросил:

— Максим Емельянович у себя?

— Какой Максим Емельянович? — удивилась девушка.

— Как это какой?! — возмутился Кирилл Мефодиевич. — Максим Емельянович Кашкоед.

— Ошибаетесь, товарищ, — посуровела секретарша, — наверное, вы что-то перепутали.

— Как это — перепутал? — вконец разгневался Шмурдяк. — Вы в конторе «Заготсбытснабчерствохлеб» без году неделя, а я уже двадцать пять лет…

— Вот оно что, — рассмеялась девушка, — так бы сразу и сказали. Но дело в том, что ваша контора неделю назад переехала в новое помещение.

— А куда? — растерялся Шмурдяк.

— Не знаю, — ответила секретарь, — обратитесь в справочное бюро.

— А не могли бы вы кресло для Семена Семеновича сделать из мягкого дерева?

РУБИКОН

Возвратившись с обеденного перерыва, Семен Трофимович сухо бросил как всегда секретарю: «До пятнадцати ноль-ноль меня нет. Будут звонить из треста — я в главке. Будут звонить из главка — я в тресте», — и уединился в кабинете.

С обеденного перерыва (а обедал Семен Трофимович только дома) он всегда возвращался недовольный. Самим собою. Дело в том, что Семен Трофимович не сегодня и не вчера перешагнул ту возрастную межу, за которой каждая лишняя калория откладывается организмом на черный день. Если бы Семен Трофимович был гренадерского роста, эти лишние калории не бросались бы в глаза. Но, поскольку для этого ему не хватало сантиметров тридцать, а на аппетит он не жаловался, фигура директора напоминала ноль, несколько вспученный в области живота.

Множество раз, укладываясь спать и подыскивая такую позу, чтобы легче дышалось, Семен Трофимович железно клялся самому себе, что не будет переедать, и даже, бывало, ограничивал завтрак стаканом чая и кусочком сыра, но уже через несколько часов начинал чувствовать собачий голод и часто поглядывал на часы, проверяя, не остановились ли они.

Ситуация осложнялась тем, что супруга Семена Трофимовича, Вероника Андреевна, уже несколько лет как вышла на пенсию и полностью посвятила себя кухне. Утром она садилась с Семеном Трофимовичем в его служебную «Волгу», завозила мужа на работу, а сама ехала на рынок. Семена Трофимовича всегда ожидала на обед тарелка ароматного борща, из которой соблазнительно выглядывала желтая от жира ножка домашней курицы, отбивная размером с домашний лапоть сорок шестого размера или же сковорода горячих дерунов и кувшин сметаны, а на десерт — литровая чашка компота из консервированных или свежих (в зависимости от времени года) вишен.

Ругая себя за бесхарактерность, Семен Трофимович съедал, все до последней крошки и капли, после чего начинал бороться со сном. Часто сон побеждал еще по дороге на работу, и тогда водителю приходилось, не доехав до конторы полквартала, будить шефа, чтобы не пошатнуть его авторитет перед подчиненными. Досыпал Семен Трофимович в своем похожем на трон кресле с высокой задней спинкой, угол наклона которой регулировался специальным механизмом, как регулируются передние сиденья в легковых автомобилях.

В тот день Вероника Андреевна явно перестаралась. Когда Семен Трофимович дожевывал последний кусок телячьей вырезки, она с торжественным видом достала из электродуховки два шампура с румяными, словно яблоки «джонатан», шашлычками. Семен Трофимович застонал, но уже через минуту позволил уговорить себя попробовать хотя бы один кусочек, а еще через десять минут Вероника Андреевна мыла под кухонным краном оба шампура.

«Отправлю, наверное, ее на курорт, — подумал Семен Трофимович, садясь в кресло и разворачивая свежую газету: после обеда чтение действовало на него как снотворное. — Питаться буду в нашей столовой, поэтому за месяц наверняка килограммов десять сброшу».