Артистическая. "А, мосье, по поводу интервью. Я к вашим услугам. У нас целых два часа. Очень рад познакомиться". Это он Саиде. Что-то я говорю ему по поводу его концерта... "Про-стите..." Он отпускает музыкантов до вечернего концерта. Жена наливает нам кофе из огромного термоса. Первый раз в жизни пью кофе из термоса. "Выпьем?" Он достает бутылку коньяка с какими-то многочисленными наклейками. Переводчик разли-вает. Пьем. Потом еще и еще раз. Я, кажется, опьянел, потому что ловлю себя на мысли: очень хочется попросить его, чтобы он спел. Сайда о чем-то говорит с его женой. О чем-то говорим и мы. Почему он показался таким некрасивым? "Может быть, не стоило пить до вечернего концерта?" - осторожно спраши-ваю у жены. "Нет, нет, он всегда пьет". Она смеется. "Иногда и в антрактах", - от себя добавляет переводчик. Прекрасно, пьем дальше. Это -уже советский, четыре звездочки. Теперь го-ворит только он один. А мы слушаем.

– Я в детстве и долго потом был очень несчастливым... Был слаб и некрасив, у меня не было друзей. Но я был мечтателен. Я мечтал, что когда-нибудь у меня будет очень много денег и в меня будет влюблено много женщин... Мне казалось, тогда я буду счастлив... У меня теперь очень много денег, гораздо больше, чем может потратить один человек, и очень много женщин пишут мне, что хотели бы провести со мной вечер... Это смешно, мосье.

но деньги мне не нужны, я трачу на себя меньше, чем младший бухгалтер, а единственная женщина, с которой я счастлив, - это моя жена... Природа очень хитра... Впрочем, я бываю счаст-лив, когда пою. Я бываю счастлив несколько часов в месяц... В эти часы я не одинок". Недавно я выступал с концертами в одном курортном городе на юге Франции. Меня попросили после концерта посетить санаторий для больных костным туберкуле-зом. Мне не хотелось ехать, я её люблю больных людей... Но отказаться было неудобно. Я собирался спеть им две-три песни и поскорее уехать... В зале, огромном зале, из окон которого было видно море, в специальных шезлонгах сидели люди. Они сидели неподвижно, и у каждого в руках было зеркало... У всех у них - костный туберкулез в тяжелой стадии, и ни один из них не мог повернуть шеи, они были неподвижны, двигались только руки с зеркалами, ими они ловили мое изображение. Я пел. Они мне не аплодировали, у них были заняты руки. Я им спел тридцать песен... Я видел их глаза... В тот вечер я плакал, но я был счастлив, я был благодарен богу, что могу приносить лю-дям то, чего не могут принести другие... Я обещал им приехать снова, и я не сумею чувствовать себя спокойно, пока не спою им еще раз. Каждый из нас должник, мы все что-то должны осталь-ным людям. И я иногда жалею, что умею только петь. Я себя иногда чувствую очень виноватым, что не могу дать больше того, чем даю.
– Он беспомощно провел рукою по лбу, и я за-метил, как у него дрожат пальцы.
– Я не уверен, что достаточно ясно выражаюсь. Словом, мы все в чем-то виноваты перед остальными людьми, и все в разные периоды жизни что-то оста-лись им должны.
– Он с надеждой посмотрел на меня.
– Вы временами не испытываете подобного?

Я заметил, что, и Саида с интересом ждет моего ответа. По-чему-то этот разговор начал меня раздражать. Я неопределенно пожал плечами: по-моему, нет.

Он засмеялся, это был неприятный смех пьяного человека. Жена внимательно посмотрела на него.

– Ну что же, вы счастливый. И уж во всяком случае гораздо счастливее меня.

– - Я бы, наверное, на его вопрос ответила бы так же, как и ты, - задумчиво сказала Сайда.
– И все-таки на этот вопрос ни один человек не сумеет ответить точно.

– Мне кажется, наш новый знакомый страдает тем, то во фрейдистской литературе именуется "комплексом вины".

– Не знаю, не знаю, - рассеянно произнесла Саида.

Хорошо идти рядом и молчать, иногда это заменяет самые задушевные разговоры.

– Послушай, - сказала вдруг Сайда, - за два квартала отсюда наш дом. Я его вот уже лет пятнадцать не видела. Да-вай-ка пройдем по нашей улице...

Давно я здесь не был. И все как будто по-прежнему: и киоск на углу, и будка сапожника, и деревья ничуточку не выросли. Все по-прежнему и вместе с тем это другая улица и другие дома. Мы вошли в наш двор, обошли его и не встретили никого из бывших соседей. Незнакомые дети играли на той же пло-щадке, на которой когда-то играли мы.

– Помнишь, - сказала Сайда, - ты упал с этого дерева и ободрал себе правый бок. Тебе сделали противостолбнячный укол, и ты страшно этим гордился, а мы завидовали?

А может быть, это был не я, может быть, ничего этого не было?

– А здесь мы собирались после школы - ты, я, Борис, Джангир.

– Кстати, где они сейчас? В последние годы я никого из них не встречала. *

– Борис преподает в нашей школе. Джангир трудится в ка-ком-то научно-исследовательском институте...

– А Заур?

– Он заместитель министра, разъезжает на черной "Волге". Мы еще несколько минут постояли во дворе.

– Хорошо, что пришли. Для меня с этим домом связано все самое хорошее. Зря мы сюда иногда не приходим.

Мы вышли со двора, который казался мне в детстве огром-ным, и побрели по улице, которую до пятнадцати лет я назы-вал "нашей". Ну, ни одного знакомого! Впрочем, я, кажется, знаю этого полного пожилого человека, идущего по тротуару навстречу. А, это дядя Сабир. Постарел он очень... И Саида его узнала.

– Ты не знаешь, что поделывает его сын, Азад?

– Ты разве не слышал? Он ведь умер.

– Да брось ты! Отчего же он умер?

– Не знаю. Он умер в тюрьме.

– А как он попал туда, за что?

– Я как-то встретила Бориса, он сказал мне, что Азада аре-стовали за какое-то уголовное дело. Подробности он мне не рас-сказывал... С Азадом уже давно что-то было неладно. А ты хо-рошо его помнишь?

Хорошо ли я его помню? Перед тем, как идти в школу, мы встречались на углу. Он всегда приходил первый и беспокоился всю дорогу, что мы можем опоздать. Учился он хорошо, гораздо лучше меня, и все учителя в один голос говорили, что Азад просто-напросто одаренный ребенок. Он всегда отличался от всех нас. Нет, дело не в том, что он был меньше ростом и тщедушней

любого из ребят па нашей улице, что совершенно не мешало ему драться с признанными силачами. Я не помню ни одного случая, чтобы он струсил. Иногда ему здорово попадало, и тогда он оза-боченно прикладывал к синяку мокрый платок и спрашивал у всех, очень ли заметно, - он не любил, когда дома узнавали о его драках. По нашим тогдашним понятиям, он был очень смелый человек. Я помню, как-то во время очередного матча по футболу между дворами, мяч влетел, разбив вдребезги стекло, в квартиру работника городской пожарной охраны Ага Джалала, которого все на нашей улице очень боялись. Улица опустела за какое-то мгновение. Из дому выскочил разъяренный пожарник. Посреди улицы совершенно спокойно стоял Азад. Ага Джалал подскочил к нему и ухватил за ухо.