– Никуда я на всю ночь не уходил!
– давать объяснения из постели оказалось делом непривычным и трудным, но я, по-моему, с этим справился вполне сносно. Вот этот человек,- сказал я, пальцем показав на Адиля, - ввел вас в заблуждение. Я проснулся рано и вышел погулять. Все переглянулись и с осуждением посмотрели на потупившегося Адиля.

– И даже дежурная тебя не заметила?
– с некоторым сомнением спросил Сеймур.

– Она спала... так же, как и Адиль.

– Странно, - сказал Давуд Балаевич, - все спали, кроме тебя.
– Я заметил, что он снова перешел на "ты", и понял, что прощен.

– Давуд Балаевич весь город обегал, - сказал после их ухода Адиль, - жутко переволновался.

Спать мне расхотелось, я 'встал и пошел за ним в гостиную.

– А теперь объясни, почему я эгоист?

– А кто ты?
– он ухитрился произнести эти слова без интонации вопроса, и я почувствовал к нему уважение.
– За целую неделю не соберешься дать телеграмму родной сестре.

Последняя фраза представляла собой не что иное, как запрещенный демагогический прием, и на нее можно было бы не обращать внимания, но я с присущим мне великодушием ответил, что давать телеграмму из Ялты никакого смысла не было, я это понял, как только разглядел на конверте почтовый штемпель. Сестра Лена приехала в Тбилиси на неделю, и вернулась в Иркутск за день или два до того, как мы прочли дядино письмо. Может быть, сказанное не соответствовало действительности, но звучало очень убедительно.

– Ладно, - безразличным тоном сказал Адиль.
– В конце концов, это твое личное дело. Пойду. С утра ничего еще не ел.

После его ухода я почувствовал, что радостное возбуждение утра покинуло меня окончательно. Мне стало неуютно, и я подумал, что давно уже не испытывал гнусного состояния одиночества. Я пошел в ресторан, но Адиля там не оказалось, и сразу же вернулся. Некоторое время просидел в бездействии перед раскрытым роялем, потом вышел на балкон. Праздничный пестрый поток струился по набережной, глядя на него, мне вдруг показалось, что все люди, составляющие его, каждый человек в отдельности, хорошо знакомы между собой и сейчас все одно временно участвуют в общем веселом разговоре. Все, кроме меня.

Когда пришел Адиль, я сидел за столом и в очередной раз пытался написать письмо. Он молча подобрал с пола разодранные в клочья листы и отнес их в корзину. Вернулся и сел напротив.

– Дорогой дядя...
– сказал Адиль.- Нет, так не годится, нехорошо...

Я подумал, что он шутит, но, посмотрев на него, сразу же понял, что это не так, хоть он и улыбался, глаза его смотрели на меня внимательно и серьезно.

– Пиши!
– сказал он.
– "Дорогие дядя и тетя! Я очень вас люблю и поэтому часто вспоминаю и думаю о вас". Написал? "Мне неприятно, что мы до сих пор живем в разных городах и из-за этого видимся очень редко. Это неправильно. Близкие люди должны жить вместе. А ближе вас у меня никого нет. Мне кажется, что наступило время вернуться в Баку в нашу прежнюю квартиру..."

Я писал под его диктовку, и все предложения, которые получались, казались мне примитивными и неуклюжими. Он кончил диктовать и замолчал. Я перечел написанное. Странное дело, мне не захотелось его разорвать, даже в голову не пришло. Он молча наблюдал за тем, как я подошел к письменному столу и вынул из ящика конверт.

– Подожди, - сказал он, прежде чем я успел заклеить конверт.- А ты передал в своем письме привет... от меня? Ну что? Теперь убедился, что ты настоящий эгоист?

Я точно знал, что он шутит, но мне все равно стало приятно, когда он улыбнулся.