Словом, очень скоро охранники окончательно выдохлись, и мы бы, наверное, отпраздновали полную и безоговорочную победу, но тут в потасовку включились прежде простаивавшие пэпээсники, которым, похоже, роль сторонних наблюдателей надоела. Причем, если на Старшую и других наших тяжеловесов они воздействовали методами убеждения, дескать, холодно на земле лежать, уважаемые, чай не лето на дворе, то с юнармейцами вели себя без лишних церемоний. Те, конечно, уворачивались и рассыпались от них, как горох, доставляя противнику немало беспокойства. Но даже их перещеголяла Странненькая, которая в самый разгар схватки вскочила на ближайшую кучу мусора и пронзительно завизжала на обступивших ее чоповцев:

– Не трогайте меня! Уберите свои лапы, ур-роды!

Это было так неожиданно, что осаждавшие на мгновенье замерли, чем я тут же воспользовался. Не то, чтобы я так уж сильно переживал за свою соратницу, скорее, во мне взыграло чувство солидарности, заставившее меня броситься к ней на подмогу. Одним прыжком я очутился рядом со Странненькой, жутко собою гордый и хмельной от ощущения невесть откуда взявшейся бунтарской энергии. Весело перемигиваясь, мы долго отпихивались от наседавших чоповцев, а потом стали мало-помалу отступать. Поначалу этот отход я был склонен рассматривать как временный и намеревался обратить в военную хитрость, но, видимо, что-то не рассчитал. В итоге мы оказались затертыми между забором и неприметным микроавтобусом, в который нас после непродолжительного сопротивления к большому моему стыду и запихнули. Единственное, что меня немного утешило: там уже сидели наши друзья юнармейцы. А значит, мы со Странненькой продержались все-таки дольше.

Потом нас отвезли в участок, где мы пробыли около часа. Причем факт составления протокола никого не обеспокоил, мы больше переживали за Старшую и других карбонариев. Как они там? На свободе сразу же начали им звонить, и узнали, что пока нас не было, на место боестолкновения приехала какая-то районная депутатша и тоже легла под бульдозер. А так как депутатша – лицо неприкосновенное, вражеская операция, что называется, захлебнулась. В конце концов, бульдозер развернулся и уехал, остальные неприятели ретировались за забор, из наших же никто не уходит, опасаясь обманного маневра. Окрыленные обнадеживающей информацией, мы поехали обратно, довольные собой, но недовольные пэпээсниками, которые, между прочим, могли бы вернуть нас туда, откуда взяли и где нас вскоре встретили, как героев. Еще через полчаса, проведя общее собрание, мы приняли решение о поочередном дежурстве и, оставив первую группу стражей, разошлись по домам.

Дома меня ждал на редкость теплый прием.

– А вот и наш победитель! – заорал Славка, едва я переступил порог. – Явился наконец! А то мы тут все испереживались!

В то же мгновение Псина влепилась мне в грудь, как теплая лохматая торпеда, и я весь потек от нежности. Вот, кто меня не предаст и не продаст, почему-то подумал я. Хотя если кто-то меня до сих пор и предавал, то только я сам. На кухне, как всегда, не было ни одной чашки, в которой бы не мок сморщенный чайный пакетик, но вопреки обыкновению это меня не взбесило, а, скорее, умилило.

Глава XXII

В ту ночь я почти не сомкнул глаз, бесконечно ворочаясь и мешая спать бедной Псине. Пару раз я даже вставал и подходил к окну – посмотреть, что происходит на стройплощадке. Внизу было тихо. Где-то у ворот сидели или прохаживались невидимые в темноте дежурные по конюшне. Мы с Псиной честно отстояли свою вахту незадолго до полуночи, передав вахту Странненькой и Безнадежному, которых наверняка уже сменили, а потому я мог бы себе спокойно дрыхнуть, однако не тут-то было. Разумеется, в голову лезла всякая чушь. Вспомнился пропавший с моим романом Кирилл, наша последняя встреча с Серегой, когда мы разругались в пух и прах… Поэтому я даже обрадовался, когда у меня зазвонив телефон, решив, что меня призывают мои карбонарии. Но это были не они.

– Привет, Сапрыкин! – шумный Людкин вздох накрыл меня, как волна, с головой. Прошло не так уж много времени с тех пор, как мы с ней поцапались, а я, оказывается, уже успел забыть ее номер, которому в период нашего бурного, но краткосрочного романа я так и не удосужился присвоить ему какой-либо ник. Что на меня, в целом, не похоже. Наверное, фантазия стала барахлить. Потому что я редко кого записываю под собственным именем, предпочитая говорящие прозвища. Так, например, Наталья из «Расслабься» значилась у меня в телефоне как «Нудьга».

– Привет. Как дела? – отозвался я буднично, а сам тем временем напрягся: кто знает, что у нее на уме? Вдруг она все еще настроена на выяснение отношений, к которым я совершенно не расположен, хоть сегодня, хоть завтра, хоть всегда.

– А дела такие, что мы его убили! – провозгласила Людка загробным голосом.

– Кого? – Осторожно осведомился я, приготовившись в случае чего дать отбой.

– Его! Он мне позвонил и попросил прийти к нему в больницу. У него опухоль… Кишечника… Просил прощения… Сказал, что часто перечитывал мою рукопись и плакал…

Тут только до меня дошло, что речь о незабвенном Людкином любителе собственных какашек!

–Так он что?.. Умер? – вздрогнул я. Хотя, с чего бы: я ведь его даже никогда и не видел. И знал-то постольку-поскольку, исключительно по Людкиным рассказам.

– Нет, но в очень тяжелом состоянии, – простонала Людка, – а все мы, мы… Мы его убили!

– Но, во-первых, он все-таки жив, – я старательно подбирал слова, тихо недоумевая, зачем бы оно мне вообще было нужно, – а во-вторых, чем это мы могли его убить? Разве он знал о наших отношениях? А если и знал, то вы ведь и без меня давно разбежались…