Впервые столь странное “завихрение”, лишенное какой бы то ни было логики и смысла, я наблюдал, когда бродил по Полесью. Это было за несколько лет до Чернобыля. Я хотел уединиться, чтобы прочувствовать какую-то тему и с тем пустился в странствия. Были каникулы – почему не уйти куда-то? Уже не помню, что это была за тема размышлений, но местом для этого я избрал глухие разбойничьи леса в междуречье Горыни и Уборти 2 .

В седьмой день Луны я вырезал посох, а в девятый двинулся в путь. Любопытно, что Уран все эти дни порывавшийся снова вернуться в Стрелец, остановился в самом начале Козерога, что, видимо, и явилось для меня одним из первых кубиков, построивших будущее завихрение… Хотя…

Честно говоря, вряд ли тут вообще можно что-то объяснить логически. Почему, например, я решил, что три события, о которых пойдет рассказ, вообще должны быть как-то связаны? Не знаю. Я просто чувствую, что они являются незримыми гранями единого, созданного мною, незримого «айсберга».

***

Кажется, это был второй день пути, когда я нашел очень сильное место и на несколько часов ушел в «шаманское путешествие» 3 . Я пытался понять и увидеть свой дальнейший путь и есть ли вообще в нем какой-то смысл? Однако, несмотря на очевидное наличие силы, ничего особенного я не увидел и не понял, а лишь наблюдал красную стену, как будто созданную из дыма или тумана, казавшуюся непонятной, а потому завораживающей.

Так я просидел пару часов, а после, закончив свои занятия, двинулся в путь, поскольку пройти следовало еще много – километров пятнадцать, до самой речки Моствы. Остановка на этой речке была задумана мною изначально. Река с темно-коричневой гладью, неслышно текла промеж высоких, совершенно безлюдных песчаных берегов. Места были совсем дикими, и это давало шанс пробыть в молчании хотя бы пару-тройку дней. Кое-кто мне говорил даже, что пробыв в таком молчании хоть немного, хоть с месяц, можно рассчитывать получить какой-нибудь очень значительный совет, или даже – новое знание.

В общем, я шел долго и, немного сбив ноги, уже – было – стал подумывать разбить переход на два этапа, остановившись на первую ночевку прямо посреди леса. Однако что-то словно бы толкало меня вперед. Я, например, стал замечать, что когда силы были уже совсем на исходе, и когда я собирался – уже упасть на мягкий мох и отдохнуть, как рюкзак, вдруг, становился легче и, я мог пройти еще лишний километр, а то и все – два. Впрочем, после подобного рывка, я все равно делал десятиминутную передышку. Отдохнув и разложив дары духам, я снова двигался в путь, пробираясь через лес, который был то почти непроходим, а то вдруг редел, перемежаясь болотами. Иногда лес совершенно исчезал, уступая место пустошам, кое-где поросшим сосновым молодняком и можжевельником.

К вечеру, когда солнце уже висело примерно на ладонь от горизонта, и я уже выбился из сил окончательно, лес вдруг снова немного поредел и, показалась тихая, прохладная гладь Моствы. Она, текла словно в каньоне между крутых песчаных берегов, поросших на противоположной стороне сумрачным угрюмым лесом.

Солнце, наконец, коснулось горизонта и потому следовало побыстрее собрать дров и поставить палатку. Со всем этим я справился довольно быстро, и, повесив котел на огонь, немедленно спрыгнул с обрыва к реке. Переплыв ее несколько раз туда и назад, я вдруг стал обращать внимание на некоторое неудобство, которое довлело надо мной, подобно тяжелому недоброму взгляду. Это было неприятное чувство, и неприятность состояла, скорее всего, в полном непонимании причины подобного состояния. Я старался об этом не думать слишком много и сохранять как можно более безразличный вид, но уже когда вылез на берег и стал одеваться, вдруг остановился. Окажись тут кто-то чужой, он бы, вероятно, отметил, как я довольно глупо и удивленно вертел головой по сторонам: до меня вдруг дошло, что причиной дискомфорта была странная, если не сказать – чудовищная, тишина. Она не напоминала просто тихий вечер или тихую комнату. Эта тишина походила, скорее всего, на ту, что бывает в студии звукозаписи или же барокамере. Непонятно, куда девались комары, мучившие меня нещадно почти весь день, не было слышно и птиц. Я вдруг почувствовал ужас от того, что я остался на этой планете совсем один…

Но я быстро отогнал дурацкое наваждение! Надо же – один на планете! Размечтался! Подивившись всему этому, и сохраняя невозмутимый вид, я направился к палатке, с тем, чтобы поужинать. Друзья мне говорили не раз, что вести себя следует в таких ситуациях, как можно более непринужденно. Я читал у самых разных путешественников, что страх делает тебя видимым перед всеми: от людей до самых низких духов. К слову, они же и вполне могли устроить весь этот странный спектакль. Зачем? Кто их поймет…

Солнце уже село, и лес вместе со своей густой, как мед, тишиной погрузился в такой же плотный, почти гуталиновый мрак, с которым тщетно пытался сражаться мой костерок. Я решил еще посидеть немного с тем, чтобы сделать записи в дневнике, и собрать воедино все мысли, пришедшие в голову за день.

Помню, я как раз сломал грифель у карандаша, когда вдруг послышался странный звук. На фоне все той же тишины он слышался действительно очень странно, и я проверил на месте ли топор. Звук больше всего походил на лязг цепи. Сначала я подумал, что это лошадь или коза, которая, быть может, вырвала кол и сбежала с пастбища, но я сразу отбросил эту идею, поскольку до ближайшей деревни было не менее двадцати километров, да еще и через лес. Лязг повторился, и я, посветив фонарем в сторону берега, откуда исходил этот звук, облился холодным потом. На пологой береговой отмели, прямо под обрывом, где находилась моя палатка, стоял здоровенный матерый волчище. Как мне показалось, он был раза в полтора крупнее большой немецкой овчарки. Зверь попал в капкан, а затем, выдрав его, убежал, заливая след кровью и наполняя воздух ночного леса отчаяньем и болью. Впрочем, он посмотрел на меня спокойно и без всякого интереса.

Первый шок прошел, я вспомнил, что волки на огонь не идут и что летом они вообще не особенно агрессивны. Хотя, капкан… Боль вполне могла пробудить в нем самую лютую злобу… Погасив фонарь, я дал глазам пару секунд привыкнуть, а затем стал наблюдать за серым пришельцем в свете костра. Волк отвернулся, и, постояв немного, двинулся в воду. Раздался тихий плеск. Через пару минуть я стал ждать, что теперь уже на том берегу плеснется вода и раздастся все тот же лязг, но, сколько я ни вслушивался, ничего этого не произошло. Волк исчез, и больше я его никогда не видел. Я понятия не имею, куда он мог деваться, кроме как вылезти на другом берегу. И, в тоже время, было бы странным предположить, что такой мощный зверь оказался неспособным одолеть небольшую реку и утонул.