Другой пример. В 1973 г. начались продолжающиеся и сейчас раскопки большого участка вблизи новгородского кремля. Здесь одна из усадеб была достоверно определена как принадлежавшая на рубеже XII–XIII вв. священнику Олисею Гречину. Среди многочисленных берестяных документов этой усадьбы имелась серия примерно из двадцати грамот, содержащих только имена в канонической православной форме, т. е. не мирские, а крестильные, какие фигурируют в церковных календарях. Поначалу эти тексты были истолкованы как поминальные записи, т. е. как списки лиц, о здоровье которых, если они были живы, или наоборот, о вечном блаженстве которых, если они уже умерли, надлежало молиться в церкви. Однако странным оказалось то, что в таких списках наблюдается разнобой падежных окончаний. Вот, к примеру, грамота № 506: «Петр — Иоанна; Мариамна, Анна — Георгия; Феодор — Прокопия и т. д.» Между тем на той же усадьбе и в тех же слоях обнаружены многочисленные свидетельства существования здесь иконописной мастерской, а затем найдены и берестяные письма, адресованные владельцу усадьбы священнику Олисею Гречину не как иерею, а как художнику. Вот одно из них (грамота № 549): «Поклон от попа к Гречину. Напиши мне двух шестикрылых ангелов на две иконы для верха иконостаса. Целую тебя, а Бог вознаградит или договоримся». Стало очевидным, что и загадочные списки являются заказами на изготовление икон; например, в цитированной грамоте № 506 Петр заказывает икону с изображением св. Иоанна, Мариамна и Анна — икону с изображением св. Георгия; Феодор — икону с изображением св. Прокопия и т. д.

Художник Гречин упомянут в летописи под 1196 г. как человек, расписавший фресками только что построенную церковь в кремле, что свидетельствует о его владении не только приемами иконописи, но и техникой фресковой живописи. Тщательное изучение индивидуальных особенностей его орфографии привело к обнаружению таких же особенностей в надписях при фресках самого замечательного ансамбля русской средневековой живописи — комплекса фресок Спас-Нередицы, написанных в 1199 г. Той же рукой выполнены и наиболее значительные части этого ансамбля (в работе над которым принимала участие артель мастеров), что позволяет установить имя его главного художника, каковым и оказывается Олисей Гречин.

Подтверждение такому выводу было обнаружено на усадьбе Гречина, где была найдена древняя свинцовая печать XI в. с изображением редкой композиции Богоматери Халкопратийской и виртуозно выполненного процветшего креста. Соответствующие изображения в фресках Спас-Нередицы, несомненно, восходят к этой печати, использованной Олисеем Гречином как образец. Выдающееся значение такого открытия очевидно. В отличие от западноевропейской шедевры русской средневековой живописи почти всегда анонимны. Еще совсем недавно выдающийся русский художник и исследователь древней живописи Игорь Грабарь писал: «Памятники древнейших эпох почти всегда безымянны, и нет никакой надежды установить когда-либо имена безвестных авторов, расписавших фресками русские храмы XI, XII и XIII веков». Берестяные грамоты опровергали это утверждение, внушив оптимизм и уверенность в успехе дальнейших поисков такого рода.

Еще один пример показывает, как проблема идентификации владельца конкретной усадьбы становится доступной решению только при обращении к целому комплексу документов, который собирается на протяжении многих лет раскопок. После находки в 1980 г. грамоты № 586 и в 1985 г. грамоты № 633, содержание которых связано с военными действиями первой половины XII в., а руководителем военного похода в них назван некий Иван, было высказано предположение о тождестве этого Ивана с посадником Иванкой Павловичем. Обе грамоты были обнаружены при раскопках именно в том районе Новгорода, где, по свидетельству источников, жил посадник Иванко. Иванко Павлович стал посадником в 1134 г., а 25 января 1135 г. погиб в битве с суздальцами. Известен этот человек не только по летописному рассказу, но и по надписи на каменном кресте, который был поставлен в 1133 г. на озере Стереж в верховьях Волги. Надпись возвещала о проведенных им ирригационных работах: «В год 1133 месяца июля в 14 день начал рыть эту реку я Иванко Павлович».

Идентификационные предположения подтвердились новыми находками 1992 г. Одна из них — грамота № 736 — необычна тем, что содержит не одно письмо, а переписку двух лиц. На одной ее стороне — послание Ивана некоему Дристиву с поручением собрать для Павла проценты с отданным им в долг денежных сумм: «Если ты взял Павловы проценты, то надо взять и с Прокопьи. Если же ты уже взял, то возьми и для Завида. Если же и это взял, то пришли об этом весть сюда, пока я сам не отдал все проценты». На обратной стороне берестяного листа — ответ Дристива Ивану: «Я не взял даже самой малой суммы и даже не видел его. Я взял только долг Прокопьи». Соединение в одном тексте имен Ивана и Павла, где Иван выступает заботником о денежных интересах Павла, хронологическое соответствие документа, найденного в слоях 10-30-х годов XII в., — времени, когда действовал Иванко Павлович, отношение которого к раскапываемому участку уже заподозрено, — все эти обстоятельства укрепляют уверенность в правильности отождествления Ивана грамоты № 736 с Иванком Павловичем.

Окончательно убеждает в этом грамота № 745, обнаруженная в слоях конца XI-первой четверти XII в.: «От Павла (письмо) из Ростова к Братонежку. Если ладья киевлянина уже прислана, то сообщи о ней князю, чтобы не было дурной славы ни тебе, ни Павлу». Поскольку автор письма Павел назван в конце текста в третьем лице, можно предполагать, что он писал его не сам. Мы встретились здесь снова с уже знакомым нам Павлом — отцом Иванки: само содержание письма, говорящего о высоком ранге его автора, который находится в непосредственном контакте с князем (имеется в виду, несомненно, сын Владимира Мономаха Мстислав Великий, княживший в Новгороде в 1095–1117 гг.), соответствует личности Павла. Летописное известие подтверждает его принадлежность к высшей администрации Новгорода: в 1116 г. Павел был новгородским посадником в Ладоге и в этой должности построил там каменную крепость.

Разумеется, вопрос о степени развития грамотности в Новгороде неотделим от общей оценки самого открытия берестяных грамот, которые самым решительным образом изменили сложившееся в прошлом представление о культурном уровне средневекового новгородского общества. И дело здесь заключается не в числе берестяных документов, а в социальном составе круга людей, обращавшихся к берестяному письму. Анализ содержания грамот, а также состава их авторов и адресатов говорит о несомненной широте круга грамотных новгородцев. Среди них бояре и крупные землевладельцы неаристократического происхождения, торговцы и священнослужители разных иерархических рангов, ремесленники и крестьяне, мужчины и женщины. Вряд ли есть необходимость особым образом разъяснять, что проникновение грамотности в среду женщин, особенно женщин из непривилегированных сословий, — наиболее чуткий индикатор высокого уровня общекультурного общественного развития.

Вполне возможны и уместны сомнения в грамотности некоторой части авторов и адресатов берестяных писем. Можно предположить наличие в Новгороде института писцов-профессионалов, которые за определенную плату писали и читали письма людей, не способных сделать это без их помощи. В частности, палеографический анализ некоторых документов, исходящих из одних и тех же авторов, обнаруживает, что они написаны разными почерками, т. е. под диктовку или же по поручению автора. Имеется и противоположный пример: грамоты № 664 и 710 написаны одним почерком, однако их авторами были названы разные люди.