Диспетчер: Отправляю к вам полицейский наряд и «скорую». Успокойтесь, сэр. Лично вам грозит какая-нибудь опасность?

Соломон: Я… я… не знаю.

Диспетчер: Вы сейчас находитесь в доме?

Соломон: Да, я… я только что нашел их. Они в спальне. Они мертвы!

(звуки плача)

Диспетчер: Сэр? Сэр? Сделайте глубокий вдох. Мне нужно, чтобы вы сказали мне, нет ли, по-вашему, в данный момент кого-то еще в этом доме.

(звон бьющегося стекла, кто-то спотыкается)

Соломон: Я здесь. Ох, я еще не проверял… Вот черт… Пожалуйста, немедленно пришлите «скорую»! Она не дышит…

(Соломон роняет телефон)

Диспетчер: Сэр? Пожалуйста, возьмите трубку. Сэр? Сэр?

Бобби сообщил полиции, что ушел из дома еще днем и порядком набрался. А еще принял какие-то таблетки. Не помнил, где он был, – знал лишь, что побывал сразу в нескольких барах; знакомился там с кем-то, но ни одного имени тоже не помнит. Возле какого-то ночного клуба взял такси и вернулся домой незадолго до полуночи. Свет в прихожей не горел. Карла не было ни на кухне, ни в гостиной. Он поднялся наверх, чтобы разыскать его. Увидел открытую дверь и горящую за ней лампу. Вошел и обнаружил Ариэллу и Карла мертвыми.

Звонок в «911», показания Соломона – все это поначалу показалось мне вполне правдоподобным. У Бобби уже случались приводы за мелкие правонарушения по пьяни, и ни черта не помнить о том, что он в таком состоянии делал, было для него в порядке вещей.

Алиби, конечно, было неважнецким, хотя особых причин сомневаться в его словах не было.

Пока я не прочитал показания некоего Кена Эйджерсона, проживающего в доме 277 по Западной Восемьдесят восьмой улице – сорока трех лет от роду, менеджера какого-то хедж-фонда. Эйджерсон сообщил, что в тот день вернулся домой в девять вечера, поздоровавшись по дороге со своим знаменитым соседом Бобби Соломоном. И собственными глазами видел, как Бобби поднимается на крыльцо к своей двери. Эйджерсон так точно указал время, поскольку по четвергам его жена всегда работает допоздна, а приходящая няня уходит ровно в девять. Двадцатитрехлетняя Конни Брюковски – та самая няня – подтвердила, что ушла из их дома именно в это время, как только вернулся Эйджерсон.

Я прикинул, что из этого можно извлечь. Нет ли тут какого-то слабого места. И тут вдруг вспомнил про то видео – запись с камеры наблюдения, установленной над дверью дома Соломона. Там ведь и дата проставлена, и время, все четко: в вечер убийства Бобби зашел в дом в самом начале десятого.

Эта камера активируется датчиком движения. И больше ничего не записала, пока в десять минут первого ночи туда не заявились копы, согласно их рапорту.

То есть абсолютно ничего не подтверждает слова Бобби, что он вернулся домой в полночь. Непонятно, сколько времени он провел в доме до появления полиции, которую сам и впустил.

Вывод? Бобби Соломон явно солгал насчет того, во сколько вернулся домой.

Но окончательно топили его результаты криминалистической экспертизы. Кровь Карла на бейсбольной бите Бобби с отпечатками пальцев Бобби на ней. Кровь Ариэллы на одежде Бобби. И вишенка на торте: на долларовой банкноте в виде бабочки, найденной у Карла во рту, обнаружились отпечатки пальцев и следы ДНК Бобби. Хотя он уверял копов, что никогда раньше эту банкноту, сложенную в виде бабочки, и в глаза не видел и, естественно, в рот Карлу ее не заталкивал.

Финита ля комедия.

Руди сразу же ответил на мой звонок.

– Дело плохо, – сказал я.

– Согласен, – отозвался он, – но ты смотришь недостаточно глубоко. Криминалисты нью-йоркской полиции просто как-то поместили на эту банкноту ДНК Бобби.

– Почему вы так в этом уверены?

– Потому что их тесты показали более одного профиля ДНК.

– Секундочку, – произнес я, открывая криминалистический отчет. И впрямь: фигурировали в нем сразу два профиля ДНК, успешно снятых с долларовой купюры и обозначенные буквами «А» и «Б». Профиль «А» – это ДНК Бобби. А второй был идентифицирован по базе данных как принадлежащий некоему Ричарду Пене.

– Погодите-ка, Руди… На любой банкноте, находящейся в обращении, и должно быть больше одного образца ДНК. Странно, что они не нашли на ней сразу двадцать различных профилей. Из этого вовсе не следует, что копы все это сфабриковали.

– Нет, следует. Как выяснилось, образец Ричарда Пены случайно попал на эту банкноту в лаборатории, – объяснил Руди.

– Как это вышло?

– Мы тут кое-что выяснили про этого Ричарда Пену. Это давняя история. В период с тысяча девятьсот девяносто восьмой по девяносто девятый годы он убил четырех женщин в Северной Каролине. Пресса называла его Чапелхиллским душителем. Его поймали, осудили, а после того, как все его апелляции провалились, в две тысячи первом он был казнен.

Я не стал дожидаться, пока Руди скажет что-нибудь еще. Вместо этого открыл на экране фотографии той долларовой купюры, уже развернутой. Первая показывала ее обратную сторону. На изображении американского орла я заметил какие-то странные штришки – как будто эту банкноту долго таскали в кармане вместе с шариковой ручкой, которая и оставила эти следы. Особо пристально я присматриваться к ним не стал – меня больше интересовала лицевая сторона купюры. Открыл вторую фотку. На лицевой стороне любой такой банкноты, с правой стороны, указывается ее серийный номер, который начинается с какой-либо буквы. Эта буква, собственно, и есть серия, которая меняется в случае внедрения нового дизайна банкноты или вообще каких-то изменений в ее оформлении. Плюс есть еще и две подписи, по бокам от портрета Джорджа Вашингтона – казначея Соединенных Штатов и министра финансов. Подписи на купюре, которую вытащили изо рта у Карла, принадлежали казначею Розе Гуматаотоа Риос и министру Джеку Лью. Буква «М» в начале серийного номера банкноты-бабочки соответствовала году назначения Лью – две тысячи тринадцатому.