В моей голове крутилась стая дурацких мыслей, не подходящих к ситуации. Например — песня: «Ах, куда подевался Кондратий, минуту назад он был с нами…» Наверное, меня Микроб покусал, и теперь каждому случаю я ищу музыкальное сопровождение.

— Потому что только старый маразматик с дерьмом вместо мозгов вышвыривает таких игроков! Да как не понятно, что это, может быть, последний шанс «Динамо» раскрыться по-настоящему, по-настоящему сыграть и перестать быть опущенной командой, за которую даже ментам болеть зашкварно!

— Да как ты…да ты…

Но Димидко разошелся, и его было не заткнуть:

— Вот потому у нас все и через жопу! Потому что сидит плесенью поросший пень и давит все то, что может его с места сдвинуть. Сам прогнил насквозь, так и других душит, чтобы не дай бог не поколебали его покой!

— Вот отсюда! Уволен! — гаркнул Киря так, что обрызгал лысину Шпалы.

Отойдя в сторонку, Глидыч достал платок и принялся ее протирать.

Сан Саныч не унимался, тыкал в Кирю пальцем и приговаривал:

— И ведь выхолостил все вокруг, гноем своим залил! И все талантливое дохнет, остается такое же серое и ссыкливое.

— Уволен! — повторно взревел Киря, показывая пальцем почему-то на трибуны.

— Права не имеешь! — подошел к нему Димидко, прищурился и зашипел: — Ты кто здесь такой? И вообще, Максим Романович в курсе, что ты занимаешься вредительством?

— А ты донос ему уже накатал? — огрызнулся Кирюхин.

— Доносы — это полномочия такой плесени, как ты!

Матвеич зааплодировал, его поддержал Микроб, присоединились Жека и Игнат, и я сам не заметил, как тоже стал хлопать.

— Да пошел ты …!

Подопечные Кири просто наблюдали за перепалкой и своего тренера не поддерживали. Наверное, потому что они не считали его своим и были бы счастливы, если бы его сменил более прогрессивный Димидко.

Это доконало Кирюхина, он размахнулся и отвесил Санычу затрещину. Точнее попытался. Димидко отбил удар. Киря не унимался, попер на него, был отброшен и не удержал равновесие, упал на спину и закопошился, как перевернутый жук. Шпала, растерянно стоящий в сторонке, бросился на Димидко — защищать начальствующего собутыльника. Мелкий и лысый, он прыгал на Сан Саныча, как взбесившийся мяч, Димидко только и успевал отмахиваться — ну не бить же старика?

Матвеич побежал их растаскивать. Кониченко трактовал его инициативу по-своему, подумал, наверное, что ветеран хочет помочь Димидко запинать Кирю и Шпалу, ринулся наперерез и как двинет Матвеичу в челюсть! Колесо стартанул на выручку приятелю, зарядил Коню в солнечное сплетение. Основной состав не стерпел унижения, побежал на подмогу своим, и началась мясорубка.

Напряжение, которое копилось несколько дней, наконец нашло выход. «Балласт» участвовал весь. Запасные предпочитали наблюдать со стороны, втайне сопереживая нам, такова уж природа советского человека: поддерживать слабого.

Били самозабвенно, с удовольствием, и все равно кого, своих или чужих — так выходили негодование и ярость. Я уворачивался от вражеских ударов и ронял противников на землю, ощущая себя спартанцем, сдерживающим лавину персов.

Сколько длилась заруба, сказать трудно. Отрезвил нас голос из громкоговорителя:

— Немедленно разойдитесь! А то я вызову милицию!

Истерично заверещал свисток, и кто-то словно нажал на кнопку «стоп». Отошел в сторону Димидко, вытирая кровь с разбитой губы. Колесо отполз на четвереньках. Гордо удалился Игнат, сияя фонарем под глазом. Противники тоже ковыляли прочь, кто-то — согнувшись, кто-то — сплевывая кровь. И только Конь все валялся. Что интересно, Кирюхина и след простыл, а в громкоговоритель орал Шпала:

— Устроили мне тут хоккей! Ледовое побоище! Ни стыда, ни совести!

Игроки «Балласта»… Бывшие игроки бывшего «Балласта» отошли, Димидко остался, начал что-то объяснять Шпале, который и сам все видел. Кирюхин, видимо, пил корвалол в санчасти и жаловался врачихе, что его никто не любит и не ценит.

— Ну что, валим? — спросил Жека мрачно.

— Да, — вздохнул Матвеич.

Адреналин еще бурлил в его крови, и он, как и многие из нашей команды, пока не осознал, что его выперли из «Динамо».

— Суки, — проговорил Микроб, потирая ушибленную челюсть.

Мы молча прошли в раздевалку, молча переоделись. Сложили форму кучей на скамейке. Клык уселся на край скамьи и вперился в телефон.

— По-хорошему надо все это сдать, — проговорил Матвеич и поморщился, как от пощечины. — Кто сможет это сделать? Я — нет. Еще сорвусь.

— А меня стошнит прямо им на стол! — высказался Микроб.

— И я сорвусь, — признался Погосян.

У всех у них, и у меня в том числе, рухнуло ближайшее будущее. И если молодняк еще мог устроиться в команду средней руки и сделать карьеру, то ветеранами заинтересуется разве что какое-нибудь лиловское «Динамо», что для игроков такого уровня — днище. Тем более когда не так давно у тебя было все, а теперь ты вынужден влачить жалкое существование и смотреть, как восходят другие звезды, когда твоя давно погасла. Это на Западе и в моей России профессиональные футболисты купаются в роскоши, а здесь — да, живут безбедно (вспомнилась машина Жеки), но разве что на пике карьеры.