Я открываю глаза и громко говорю:

– Может кто-нибудь мне объяснить, для чего это зеркало на потолке над моей кроватью? Здесь что в конце концов, больница или бордель?

Наступает тишина. Прищурившись, я смотрю в зеркало, не в силах повернуть глаза, чтобы определить, каков размер этого причудливого украшения. Я жду объяснений. Внезапно мелькает мысль: «Может быть, я парализован, и это для меня единственный способ видеть, что происходит вокруг?» На миг меня охватывает паника, но я подавляю ее: скорее всего паралич временный, скоро это пройдет. Нервы можно регенерировать, все остальное можно заменить. Я выжил, и это главное, а дальше – просто восстановительный период. И разве не этого я всегда ожидал? Получить пулю в голову.., быть на волоске от смерти.., прийти в себя совершенно беспомощным?

В зеркале я вижу четырех человек, собравшихся вокруг моей кровати. Несмотря на необычный ракурс, я легко узнаю их. Джеймс Лонг, мой личный помощник, это его голос меня разбудил. Андреа Стюарт, старший вице-президент «Цайтгайста». Моя жена, Джессика, с которой мы давно живем порознь – о, я верил, что она придет. И Алекс, мой сын – наверное, бросил все и примчался из Москвы первым же рейсом.

А на кровати, почти скрытая переплетением трубок и кабелей, подсоединенных к десятку мониторов и насосов, бледная, забинтованная, костлявая фигура. Это, по-видимому, я.

Джеймс смотрит на потолок, потом на кровать и мягко говорит:

– Мистер Лоу, там нет зеркала. Наверное, надо сказать врачам, что вы проснулись?

Я пытаюсь грозно посмотреть на него, но не могу повернуть голову:

– Вы что, ослепли? Зеркало прямо надо мной. А если кто-нибудь следит за всеми этими приборами, он и без вас поймет, что я проснулся, а если не поймет, то...

Джеймс смущенно покашливает. Это условный знак, к которому он прибегает на деловых встречах, когда я уж очень сильно отклоняюсь от фактов. Я снова делаю попытку посмотреть ему в глаза, и на этот раз...

На этот раз получается. По крайней мере я вижу, как человек на кровати поворачивает голову...

...и все пространство в моем восприятии вдруг переворачивается с ног на голову, как будто рассеялась некая всеобъемлющая оптическая иллюзия. Пол превращается в потолок, потолок в пол, но при этом ничто не сдвигается ни на миллиметр. Мне кажется, что я ору во всю силу моих легких, но слышу лишь слабый испуганный вскрик. Проходит секунда, другая – и уже невозможно представить, как я мог не понимать столь очевидного.

Никакого зеркала нет. Это я сам смотрю на все с потолка, так же как наблюдал за извлечением пули. Я до сих пор наверху. Я так и не спустился.

Я закрываю глаза, и комната постепенно тает, окончательно исчезая лишь через две-три секунды.

Я открываю глаза. Ничего не изменилось.

Я говорю:

– Это сон? Глаза у меня открыты или нет? Джессика! Скажи мне, что происходит. Лицо у меня забинтовано? Я ослеп?

– Вашей жены здесь нет, мистер Лоу, – говорит Джеймс. – Мы пока не смогли ее разыскать. – Помедлив, он добавляет:

– Ваше лицо не забинтовано...

Я злобно смеюсь:

– Как это нет? А кто же стоит рядом с вами?

– Никто не стоит рядом со мной. В данный момент возле вас находимся только мисс Стюарт и я.

Андреа откашливается и говорит:

– Филипп, он прав. Прошу тебя, постарайся успокоиться. Ты только что перенес серьезную операцию, теперь все будет хорошо, ты только не волнуйся.

Как она оказалась в ногах кровати? Фигура на постели поворачивает к ней голову, обводя взглядом ту часть комнаты, где только что были другие, – и вдруг с той же легкостью, что и дурацкое объявление, моя жена и сын исчезают.

Я говорю:

– Я схожу с ума.

Впрочем, нет. Я ошеломлен, меня заметно поташнивает, но до помешательства еще далеко. Я отмечаю, что мой голос – как и следовало ожидать – исходит, кажется, из моего единственного рта, того, который принадлежит лежащему внизу человеку – а отнюдь не оттуда, где находился бы мой рот, если бы я по-настоящему, собственной персоной, парил под потолком. Говоря, я ощущал, как вибрирует гортань, как двигаются язык и губы, и это происходило там, внизу, но не вызывает ни малейших сомнений и то, что я нахожусь под потолком. Все мое тело как будто превратилось в придаток, вроде пальца или ноги. Я могу им управлять, оно связано со мной, но никоим образом не вмещает в себя основу моей личности. Я прикасаюсь кончиком языка к зубам, глотаю слюну – знакомые, понятные ощущения. Но при этом я не устремляюсь вниз, чтобы «занять» место, где все это происходит – это было бы так же странно, как почувствовать, что моя душа переселилась в большой палец на ноге только из-за того, что я пошевелил им в тесном ботинке.

Джеймс говорит:

– Я приведу врачей.

Разбираться в том, откуда слышал бы его голос тот, кто находится под потолком, и откуда его голос доносится ко мне, и как такое может быть, выше моих сил. Во всяком случае, мне показалось, что он сам произнес эти слова.

Андреа опять откашливается:

– Филипп, ты не возражаешь, если я позвоню? Токио откроется через час, и когда они услышат, что в тебя стреляли...

Я обрываю ее:

– Не надо звонить. Поезжай туда сама. Лично. Вылетай первым же суборбитальным – на бирже это производит хорошее впечатление. Я так рад, что ты была здесь, когда я пришел в себя, – особенно тому, что хоть твое присутствие оказалось реальным. Но лучшее, что ты можешь для меня сделать постараться, чтобы «Цайтгайст» вышел из этой истории без единой царапины.