– В Киевской губернии.

– А какой хлеб едят немцы?
– спросил тем же тихим бесстрастным голосом Золотарев.

Тут пришлось пуститься на догадки. Вспомнив о нашем кабальном хлебном договоре с Германией и о тверской ржи, я ответил:

– Ржаной.

Золотарев опять что-то черкнул в книжечке.

– А какой соли больше в России - каменной или поваренной?

Ответить на этот вопрос мне было нечего. Однако исходя из того, что учебники говорили больше всего о поваренной соли, я решил, что, должно быть, на этом-то и построена каверза, и очертя голову грохнул:

– Каменной!

Золотарев, не удержавшись, даже кивнул одобрительно.

Перейдя после этого к немым и совершенно изношенным картам, изображавшим все пять частей света, я долго и тщетно искал на них сведения о бассейне Тигра и Евфрата, но ничего, кроме воспоминаний о находившемся здесь "земном рае" да о каких-то непроходимых песках, мне в голову не приходило; что же касается состава населения, о котором меня допрашивал Христиани, и всяких так называемых кочующих и полукочующих племенах, то об этом у меня было представление совершенно смутное.

– Ну, назовите города на Тигре,- потребовал наконец Христиани.

Вижу их на карте два, но названия испарились, и, не желая, как некоторые, мычать наугад весь алфавит для отыскания первой буквы названия,- я молчу.

– А дамские туалеты вам знакомы?
– спрашивает элегантный и красивый Христиани.

– Ну как же, господин полковник!
– обрадовался я.

– Так вот, подумайте. Какая модная материя обязана названием этому городу?

Как ни перебирал я в памяти все материи, употребляемые для верхнего и нижнего дамского туалета, но догадаться, что муслин происходит от города Мосул, я не мог.

– Ну, а чем торгует Смирна?
– спросил Христиани.

Я назвал и хлеб, и лес, и розовое масло, и фрукты, и восточные ковры, но Христиани не удовлетворился этим, заявив, что он спрашивает только про тот товар, для которого Смирна является мировым рынком. Я молчу и чувствую, что окончательно гибну.

– Да кишмиш,- говорит Христиани.

– В первый раз слышу,- отвечаю я.

– Очень жаль, что все это вы слышите в первый раз на экзамене. Ну а какие острова находятся в Атлантическом океане между Англией и Северной Америкой?

О них я тоже никогда не слыхал и поэтому с некоторым недоверием рассматриваю две-три черные точки посреди голубого океана, опасаясь, не следы ли это летних мух.

– Так точно,- говорю я.- Это важная угольная станция, и принадлежит она англичанам, а вот название позабыл.

Для подобного ответа особого ума, правда, не требовалось, так как все важное и хорошее на мировых морских путях большей частью принадлежало англичанам.

– Но, быть может, вы в состоянии пообстоятельнее доложить о Южной Америке?

И это меня спасло от полного провала. К счастью, я хорошо вызубрил за лето все, что касалось этих стран.

Много волнений мне пришлось пережить в течение трех-четырех часов, пока не огласили результатов экзамена.

Наконец дверь из аудитории открылась, и из нее вышел престарелый полковник Дагаев, наш курсовой начальник, тайный пьяница и картежник. По обыкновению не торопясь, он стал читать собравшейся у дверей толпе офицеров результаты экзаменов по географии. В середине списка слышу свою фамилию:

– Корнет граф Игнатьев: по русской географии - 12, по иностранной - 7, средний - 9 1/2.

Это был последний экзамен. Я мог считать себя уже принятым в академию, так как в среднем по всем предметам получил свыше 10 баллов. В тот же день я пошел просить у Чистякова отпуск до начала лекций для покупки верховой лошади на южных казенных заводах. Это показалось ему совершенно диким желанием, но все же я был отпущен.

* * *

Вступительная лекция на младшем курсе была прочитана профессором истории военного искусства генералом Гейсманом, по прозвищу Гершка. Доказывая, что, вопреки измышлениям Льва Толстого, на свете действительно существуют военная наука и законы, ею управляющие, он с большим пафосом закончил лекцию словами:

– Итак, Толстой разбит!

Это вызвало в аудитории сдержанный смех.

Гершка ежегодно читал по написанному одну и ту же лекцию. Задолго до моего поступления в академию он напечатал свои учебники или, как он их сам величал, "ученые труды" по истории военного искусства от Александра Македонского до Наполеона. Это была бесталанная компиляция объемом в добрые десять тысяч страниц. Под всеми примечаниями было тщательно отмечено: "примечание автора", из чего естественно явствовало, что самый текст был заимствован у кого-то другого.