По-настоящему, вчера еще бегала по аэропорту, а сегодня меня уже распластало по всей улице Казани. Лишиться жизни оказалось так просто. Гораздо сложнее удержать то, что потом остается. И пусть боль не отступила — это временно. Главное, я была жива. Не знала, сколько времени прошло, пока я справилась с желанием встать. Я все еще не могла поверить, что мне удалось выжить, но я была рада, что теперь смогу хоть как-то жить, а не просто существовать. — Но и это, уважаемая Виктория, не все, — кротко сообщила врач, продолжая поддерживать своими касаниями. — Но, полагаю, лучше вам увидеть все своими глазами. Пройдемте со мной Я с трудом встала на ноги, оперлась о стену, чтобы не упасть, и медленно пошла в сторону двери. Доктор помогла мне собраться, мы вместе пошли исследовать кабинеты внутри медицинского центра. Он был огромный и очень дорогим — лучшее оборудование, квалифицированные специалисты, приятный и лаконичный ремонт. Прежде я таких больниц никогда не видела. Та женщина привела меня в кабинет ультразвукового исследования. Велела мне лечь на кушетку, задрать медицинскую робу, оголяя живот. Она смазала кожу гелем и начала процедуру. Гель, водянистый и холодный, приятно покалывал кожу все время. Женщина, продолжая водить гелевой частью аппарата по животу, задавала вопросы. А я, точно робот, бесчувственно отвечала ей все, что знала о самой себе. Чувствовала, как под кожей, в области живота, все наливалось тяжестью. Было ощущение, что тело налилось свинцом. Я был как будто бы в состоянии наркоза. Это было очень приятное состояние. Мне казалось, что я лежала на мягких, теплых, пушистых подушках, и все, что происходит вокруг, проходило мимо. Но тут врач кивнула мне, развернула экран аппарата, что демонстрировал результаты. И я забыла, как дышать. Тотчас же. Кислород резко исчез из атмосфера. А я, похоже, все-таки упала в обморок и бредила у себя в палате, ни о чем не подозревая. — Вы ведь понимаете, что это значит, Виктория Андреевна? — улыбаясь самой искренней улыбкой, спросила доктор. Я лишь покачала головой. — Вы сотворили настоящее чудо, милая.

Вот тогда я окончательно поверила в идею того, что на самом деле лежала в коме, а сейчас резко решила пофантазировать о своей жизни. На экране аппарата был виден кружочек, маленький, крохотный, но такой смелый и отважный. Я почувствовала теплоту от одной мысли, хоть они меня и пугали откровенным образом.

— Вы беременны, Виктория. И это — самое большая магия, которую мне только доводилось наблюдать за все свои двадцать лет опыта работы здесь.

— Но… — ступор захватил меня с головой, я будто разучилась говорить. Разучилась думать. — Вы сами сказали, что авария была тяжелой.

— В этом все и дело, душенька! — охнула женщина, и я увидела в ней родной образ. — Авария была страшной, и ее последствия вам, увы, известны. Но мы с коллегами пришли к выводу, что на момент аварии срок был слишком мал, чтобы плод был способен деформироваться так же, как материнское тело. Это спасло вашего малыша. Ваше тело укрыло его от гибели.

— А какой срок? — я лежала, точно в прострации. Все, что говорила врач, было мне настолько незнакомым, настолько пугающим.

— Это выяснить невозможно, поскольку вы не отошли от травм. После окончания реабилитации сможете сдать необходимые материалы.

— А сколько я нахожусь здесь?

— Две с половиной недели. Это тоже достаточно быстрый срок, поверьте стенам этой клиники. Люди могут годами отходить, а вы уже встали на ноги. Крепкая опора у вас, Виктория.

Я… в действительности беременна. Мои слова Светлане не были ложью, черт возьми. Но я даже не подозревала о том, что носила под сердцем малыша! И как меня угораздило попасть в аварию. Боже, я совершила слишком много ошибок, но пусть это не отразится на моей крошке!

— Понимаю, — мягко произнесла Светлана. И, словно опомнившись, продолжила. — Вы наверняка сейчас переживаете по поводу здоровья ребенка. Не стоит этого делать, Виктория Андреевна, я вас уверяю. Этим вы только навредите ему, а мы делаем все, чтобы ваша авария не отразилась на его развитии.

— Спасибо, — тихо произнесла я. — Вы очень добры. С начала всех этих событий я совсем потеряла счет времени, а сейчас у меня, по правде говоря, совсем крыша едет. Слишком много происходящего в жизни, но теперь взвалилось чувство вины.

— Последнее, что вам в вашем положении стоит делать — это винить себя, — сочувственно, но твердо ответила доктор. Я тронула низ живота, и мне даже показалось, будто он увеличился. — Вы спасли своему счастью жизнь. Ребенок жив только благодаря тому, что его мама оказалась достаточно стойкой, чтобы побороться за него и вашу будущую жизнь. Вам еще повезло, что вы не потеряли ребенка. В противном случае, я бы не стала вас так обнадеживать.

Она снова замолчала, а я мысленно вернулась к тому дню, когда ляпнула Загребиной о беременности. Антон об этом не знал, я была уверена на все сто процентов, что змея язык прокусила, но не проболталась. Это ей не нужно. Но как мне теперь стоило мириться с положением, учитывая все то, что сказала Светлана? Я подсознательно верила ей, по крайней мере, мне хотелось услышать от нее истинную правду. Антон не был готов к детям. Это я могла понять и без рассказа Светы.

Побои, принуждения, насилие — последние вещи, в которые я бы хотела посвящать моего ребенка. Он достоин лучшей жизни, которую я обязана ему обеспечить. Во что бы то ни стало.

С моей стороны было бы предательством по отношению к нему и к себе самой, если бы я не защищала его от всего этого. Если бы он рос в таком мире, я бы была не в состоянии обеспечить ему достойную материнскую любовь. Я чувствовала дикую любовь к малышу, которого еще не было. Та пылинка на экране аппарата — все, что у меня было. И я знала, что это мой ребенок. Несмотря на все чертовы трудности. Я пройдусь по углям, но добьюсь для малыша лучшего.

И поборюсь с его отцом, если того потребует судьба. Он мог воздействовать на меня, но наш малыш — неприкосновенность. Уничтожу, сотру с лица земли, но не позволю навредить частице моего сердца. Моей настоящей душе.

Дни реабилитации в больнице стали для меня самой настоящей пыткой. Бесконечные катетеры, болезненные массажи, сдача анализов, строгий режим и полное отсутствие личной жизни — вот мои спутники на время пребывания в этом элитном аду. Я не могла толком есть, не могла расслабленно спать, не знала, как избавиться от назойливых врачей и медсестер, которые буквально прожигали меня насквозь своими взглядами, полными сожаления.

"Боже мой, зачем все это сочувствие? Не нужно меня жалеть! Я жива и практически здорова! Это все, о чем только могла мечтать жертва автоаварии!" — каждый раз мыслила я, когда в очередной раз какая-либо работница клиники чуть ли не в слезах говорила мне о том, что я обязательно поправлюсь, что впереди только лучшее.