Шрифт:
А потом он понял. Он знал почему.
Потому что он не нравился ей.
Эти дразнящие полуулыбки. Эти взгляды искоса, которые он ловил временами. Эти шутки, всегда язвившие слишком глубоко. Не говоря уж о случайных проявлениях откровенного презрения. Ей нравились его деньги – может быть. Ей нравилось его положение в обществе – разумеется. Ей нравилось, как он выглядит, – без сомнения. Но по сути, эта женщина презирала его.
И такое чувство было для него внове. Джезаль всегда принимал как само собой разумеющееся, что его все любят; он никогда не имел повода сомневаться в том, что он прекрасный человек и достоин величайшего уважения. Но Арди его не любила. Теперь он это видел, и это заставило его задуматься. Не считая челюсти (конечно же), денег и одежды – что в нем может нравиться?
Она относилась к нему с презрением, и он такого отношения заслуживал – и это еще больше распаляло его.
– Очень странно, – уныло бормотал Джезаль, прислонившись к стене. – Очень странно…
Он очень хотел, чтобы Арди переменила свое мнение.
Семя
– Как ты себя чувствуешь, Занд?
Полковник Глокта открыл глаза. В комнате было темно. Черт побери, он проспал!
– Черт побери! – заорал он, скинул одеяло и выпрыгнул из постели. – Я проспал!
Он схватил свои форменные брюки, натянул их и принялся непослушными руками застегивать ремень.
– Не беспокойся об этом, Занд! – Голос матери звучал мягко, но при этом нетерпеливо. – Где Семя?
Глокта сдвинул брови, надевая рубашку.
– У меня нет времени для этой чепухи, мама! Почему ты всегда думаешь, будто знаешь, что для меня хорошо, а что плохо? – Он огляделся в поисках шпаги, но не увидел ее. – Идет война, ты же знаешь!
– Конечно, идет война.
Полковник с удивлением поднял голову. Это был голос архилектора Сульта.
– Даже две войны, – продолжал Сульт. – Одна ведется огнем и мечом, другая же война скрытая. Древняя война, идущая уже долгие годы.
Глокта нахмурился. Как он умудрился принять старого пустозвона за собственную мать? И что архилектор делает в его комнате? Сидит в кресле у кровати и несет чушь о древних войнах!
– Какого черта вы забыли в моей комнате? – прорычал полковник Глокта. – И куда вы подевали мою шпагу?
– Где Семя?
Теперь опять раздался голос женщины, но не матери. Другая женщина. Глокта не узнал ее. Он прищурился и вгляделся в темноту, пытаясь понять, кто сидит в кресле. Он различил туманные очертания, но в комнате было слишком темно, чтобы увидеть больше.
– Кто вы? – напряженно спросил Глокта.
– Кто я была? Или кто я есть сейчас? – Фигура в кресле пошевелилась, медленно и плавно поднялась со своего места. – Я была терпеливой женщиной, но я больше не женщина, и мое терпение источилось об острые углы прошедших лет.
– Чего вы хотите?
Голос Глокты дрогнул, прозвучал слабо и неуверенно. Он сделал шаг назад.
Женщина придвинулась ближе и ступила в столб лунного света, падавшего из окна. Она оказалась стройной и изящной, но ее лицо окутывала тень. Внезапный страх сжал сердце Глокты. Спотыкаясь, инквизитор попятился к стене и поднял руку защитным жестом.
– Мне нужно Семя, – произнесла женщина.
Бледная рука скользнула вперед, как змея, пальцы сомкнулись на его выставленном вперед предплечье. Прикосновение было мягким, но холодным. Холодным как камень. Глокта задрожал, глотнул воздуха и закрыл глаза.
– Оно необходимо мне. Ты даже представить себе не можешь, как я в нем нуждаюсь. Где оно?
Пальцы принялись шарить по его одежде, быстрые и уверенные, – обыскивали, прощупывали, забирались в карманы, за рубашку, дотрагивались до кожи. Холодные. Холодные, как стекло.
– Семя? – слабо пискнул Глокта, наполовину парализованный ужасом.
– Ты знаешь, о чем я говорю, калека. Где оно?
– Делатель упал… – прошептал Глокта. Слова сами поднимались изнутри – он не знал откуда.
– Я знаю это.
– Пылая огнем…
– Я видела это.
Лицо женщины было уже так близко, что он чувствовал ее дыхание на своей коже. Холодное. Холодное, как иней.
– Он разбился о мост, что был внизу…
– Я помню это.
– Они искали Семя…
– Да, – прошептал ему в ухо настойчивый голос. – Где оно?
Что-то коснулось лица Глокты, его щеки, его века: что-то мягкое и скользкое. Язык. Холодный. Холодный, как лед. Его тело съежилось.
– Я не знаю! Они не нашли его!
– Не нашли? – Пальцы сомкнулись на его горле, сжимали, сминали, лишали дыхания. Холодные. Холодные, как сталь, и такие же твердые. – Ты думаешь, будто знаешь, что такое боль, калека? Ты не знаешь ничего!
Леденящее дыхание коснулось его уха, холодные пальцы сжимались все крепче.
– Но я могу показать тебе! Я могу показать тебе!