— Что с тобой? Жора, ты ранен? — закричал Горюнов.

Суханов махнул рукой.

Горюнов всё понял. Он выскочил из машины, подсадил Суханова в самолёт. Громоздкий моторист заполнил тесную кабину, рассчитанную только на одного. Второму втиснуться было невозможно. Тогда Горюнов сбросил с себя комбинезон, сел к мотористу на колени и, крикнув:

— Жора, обними крепче! — порулил по озеру зигзагами, увиливая от пуль и снарядов противника.

А когда мотор достаточно разогрелся, пошёл на взлёт. Друзей окутал снежный вихрь, самолёт рванулся вперёд, быстро набирая скорость, и, взлетев, поднял тучи снежной пыли, как заночевавший в снегу тетерев. Его чудесное появление видели с той и с другой стороны. На наших позициях это вызвало смех и восторг. Противник увидел, как его обидно обманули, и обрушил на место взлёта весь свой гнев. Чёрные столбы разрывов затанцевали там, где стоял самолёт.

…В это зимнее утро, лишь только рассвело, мотористы проводили истребителей в очередной боевой вылет.

Наступил срок возвращения, и они, как всегда, высыпали на аэродром. После обычного ожидания опять раздался крик:

— Летят, летят!

Показались самолёты. Мотористы быстро пересчитали их.

— Девять! — крикнул кто-то. — Все дома!

И вдруг показался десятый самолёт.

— Смотрите, один лишний!

Зенитчики сразу направили на него дула своих пушек и пулемётов — не чужой ли?

Не делая положенного круга, он спустился на аэродром и подрулил к линейке. Из самолёта выскочил Горюнов в одной гимнастёрке и бросился прямо в палатку мимо удивлённых бойцов.

— Я замерзаю, — крикнул он, — а там Жора!

Мотористы подбежали к самолёту. В кабине чернел полушубок Суханова.

— Жора! — закричал Чалкин. — Это ты, Жора?

Суханов не отзывался.

Толпа окружила машину.

Подсаживая друг друга, мотористы полезли в кабину, и вдруг Чалкин крикнул:

— Носилки!

Возвращение своего брата Валя почуяла сердцем. В это утро она возилась на кухне, помогая повару, и всё пела. Вышла на крыльцо, увидела лишний самолёт в воздухе и бросилась на аэродром, как была, в гимнастёрке.

В это время из кухни вышел повар, неся термосы, наполненные кофе и какао. Под мышкой он тащил полушубок для Вали. Поставив термосы на салазки, сказал:

— Ты где же, канареечка? На аэродроме ждут горячий завтрак.

Но Валя, забыв про свои обязанности, бежала налегке к аэродрому. За поворотом дороги перед ней открылось лесное озеро, всё испещрённое следами лыж.

Бойцы стартовой команды затаскивали в гнездо самолёт её брата. Она чуть не закричала «ура» от радости. Вдруг ноги её подкосились, и она села прямо в снег. Навстречу санитары тащили носилки. В них лежал кто-то, накрытый с головой меховым одеялом. Бледная Вера Ивановна шла рядом.

«Саша?» — пронеслось в мозгу.

Но в это время сам Сашка, живой и задорный, подскочил к ней, лохматый, как медвежонок, в своих великоватых унтах и меховом комбинезоне. И, не стесняясь людей, обнял её.

— А кто же это? — спросила Валя, не в силах оторвать глаз от носилок.

— Да Суханов же, раненый, — крикнул ей, как глухой, в ухо её брат, — и как мы прилетели вдвоём, чудо! Я на коленях у него сидел, как маленький… Ты понимаешь…

Не дослушав его сбивчивых слов, Валя подбежала к раненому и откинула с его лица одеяло.

— Жора, это я, Валя… Тебе трудно? Ты сильно ранен?

— Да… шальная пуля… Иду на вынужденную посадку, — попытался улыбнуться Суханов. — На вот тебе на память… — Он разжал руку, и из неё выпала кривая поцарапанная пуля, подбившая самолёт.

— Валя, он тяжело ранен, не беспокой его, — отвела девушку Вера Ивановна. — Пошли, — скомандовала она бойцам.

Носилки тронулись.

Брат обнял Валю за плечи. Они стояли и смотрели вслед удалявшемуся Суханову, сдерживаясь, чтобы не заплакать. И Горюнов сказал сестре:

— У каждого лётчика есть свой ангел-хранитель, его верный моторист… У меня — Суханов. Железный ангел!

Новая северная сага

Северная весна была в полном разгаре. Порывистый ветер нёс океану дыхание оттаявшей Балтики. Подгоняемые его порывами, появились первые кучевые облака. Они плыли по небу, высокие и белоснежные, как величавые парусники, давно исчезнувшие из морского обихода. Обгоняя облака, летели на север крикливые гуси, трубными голосами перекликались лебеди, почти невидимые в вышине.

На бреющем полёте проносились чирки, нырки и прочая утиная мелочь.

Всё вокруг оживало, шумело и пело — птицы, вода и звери. Горные потоки ревели, как олени, вызывающие друг друга на бой из-за любви. Даже мёртвые доски аэродромного настила, набухнув вешней водой, стали эластичны и пели на разные лады, как живые, прогибаясь под ногами лётчиков. Под колёсами самолётов деревянный аэродром — чудо северных плотников — издавал аккорды, самолёты катились на взлёт и посадку, как по клавишам.