«Эх, Екатерина Ильинична! Вы же неглупая женщина... Должно же быть развито у вас чувство реальности!»

На душе Орача стало легче, исчез укор совести, который напоминал о себе с тех пор, как он, отозвавшись на просьбу сына, ходатайствовал за Генералову перед Строкуном.

«А Санька-то у меня все-таки молодцом!» — порадовался Иван Иванович.

И с этого момента напряженность между ним и Генераловой прошла.

— Иван Иванович, а вы знаете, как называлась моя кандидатская диссертация? — вдруг спросила Екатерина Ильинична.

— Понятия не имею.

— «Предродовая патология плода в случае материнской эклампсии».

— А что это такое: «эклампсия»? — поинтересовался Иван Иванович.

Он никак не мог представить себе эту резковатую в движениях изящную женщину оперирующим хирургом — в бахилах, в рыжеватом от дезинфекции халате, с плотной маской на лице...

— Тяжелый токсикоз при беременности, — пояснила Генералова. — Когда отказывают почки, теряется память, начинаются судороги. Чаще всего при этом плод гибнет. У меня описано тридцать девять случаев. Если хотите, это подвиг диссертанта. Случаи заболевания я собирала с первого курса. Весь Донбасс исколесила. Даже в Ворошиловградской области имела своих уведомителей. Звонят — и я мчусь. Вот тогда-то я и пристрастилась к быстрой езде. Понимаете: тут порою все решают мгновения. Надо успеть сделать патологоанатомическое исследование плода. А это почти всегда связано с нервно-психическим потрясением матери.

«Копаться в плоде неродившегося младенца...» — подумал Иван Иванович. Впрочем, и в его работе не однажды доводилось иметь дело с трупами, и с рассеченными, и с разложившимися.

— А какое-то практическое значение ваша кандидатская имела?

— Конечно! Вначале я ставила перед собою цель спасти мать. Как панацея — немедленное переливание крови. Потом оказалось, что своевременное переливание донорской крови спасает и ребенка. Тогда возникла проблема ранней диагностики эклампсии...

— Ну и что? — спросил Иван Иванович. Он невольно ждал каких-то убедительных фактов, каких-то внушительных цифр, которые бы свидетельствовали...

— А ничего, — ответила с безразличием женщина. — Я начала конфликтовать по разряду «не хочу приспосабливаться к подлости» и перешла на курсы повышения квалификации.

— Жаль, — посочувствовал ей Иван Иванович.

— А чего жалеть? — пожала плечами Генералова.

— Не завершено такое нужное дело... Вы ушли в кусты...

— В науке не бывает раз и навсегда решенных проблем, — возразила ему Генералова. — Я проторила тропу, по ней пошли другие. Эклампсия перестала быть смертельным недугом. А вообще, признаюсь, во мне очень остро развито чувство противления.

— Ну и что вы доказали, расставшись с медициной?

— По крайней мере, теперь мне не надо жить по принципу «применительно к подлости». Никто не заставляет меня делать то, против чего восстает моя совесть. На курсах, да и в мединституте, я должна была угождать каким-то оболтусам, вечно что-то с кем-то согласовывать. Те же учебные планы. Каждый год переписывай одно и то же... Даже нельзя одеться так, как хочется, надо, как все. А джинсы в студенческой аудитории — это удобно, но запрещено дурацким этикетом.

— А ведь вы по натуре анархистка. Потенциальный разрушитель всяких канонов, обычаев, устоев.

Она не согласилась:

— Нет, Иван Иванович, если и разрушитель, то не обычаев, а командующих нами предрассудков. Я противник не самих законов, регламентирующих жизнь общества, а догматического, бездушного их применения... Чтобы вы меня поняли, хотите, расскажу, как я стала Генераловой?

— Любопытно, — улыбнулся Иван Иванович, который все еще не мог окончательно определить своего отношения к этой женщине.

Он уже начинал понимать Саню, который в минуту душевной неуравновешенности выпалил: «Я люблю ее». Лишь одно ему было непонятно: что в ней от натуры, а что придумано как мера самозащиты? Суть человека, по убеждению Орача, в его отношении к фактам. Сам по себе факт еще ни о чем не говорит. К примеру, выпускник десятого класса зверски убил своего соседа по дому. Казалось бы, факт однозначен. Каковы же мотивы преступления? Оказывается, сосед попытался изнасиловать девушку, которую любил вчерашний десятиклассник. Он случайно зашел к девушке и оказался свидетелем дикой сцены.

— Иван Иванович, чаю или кофе?

Орач указательным пальцем постучал по стеклу на часах: «Время!»

— Жаль, — сказала Генералова. — Тогда буду краткой. Известно ли вам, что я закончила «на отлично» три курса политехнического института? Могла стать геологом.

Такого поворота в жизни Екатерины Ильиничны он не мог и предположить.

— И вот кончается семестр, профессор Генералов приглашает меня зайти к нему на кафедру. Прихожу. Людей там, как всегда, полно. Викентий Титович с обычной иронией выкладывает: «Надеюсь, коллега, вы не станете возражать, ежели я включу вас в состав геологической экспедиции сезонным рабочим. Задача: изучение Байкальского разлома». Он каждый год отправлялся в экспедицию со студентами, заканчивавшими третий курс. Отбирал тех, на кого надеялся... Я, конечно же, рада-радешенька. А он: «Но в связи с тем, что вы будете единственным представителем женского пола в группе, вам необходимо выйти замуж. И чем быстрее, тем лучше. Паспорт у вас при себе?» — «Нет, — отвечаю, — в общежитии». А у самой от предчувствия — сердце трепещет. Викентий Титович был самой популярной личностью в институте. На его лекции приходили толпами. Он никогда не повторялся. Каждый раз был оригинален. Все девчонки были от него без ума. Высокий, стройный. О его выносливости в экспедициях ходили легенды. Тонкий ценитель юмора, он часами мог читать напамять стихи многих поэтов. Словом, кумир. И учтите еще одну деталь — холостой. А ему уже сорок семь лет. И вот он говорит: «Если вы, коллега, не возражаете... Во дворе института — моя машина. Скажете Мише — он в вашем распоряжении... Жду вас».