Иван Иванович отправился на поиски бригадира проходчиков.

Всякая шахта начинается с бани и заканчивается тоже ею. Пришел горняк на работу — переоделся в робу. «Отмантулил» смену, выехал на-гора — сразу в баню, смывать густую пыль и усталость. Пропитавшуюся углем и потом окостеневшую робу он снимает в черном предбаннике. Затем — душ. Горячие, паркие струйки колко хлещут по плечам, по голове, по всему одеревеневшему от усталости телу, возвращая человеку бодрость, позволяя осознать радость содеянного: ведь он только что на глубине тысяча метров, ворочая недра, по своему усмотрению приводил их в порядок: взял нужное людям, оставил негожее. Хозяин! Рачительный, умный.

В черном предбаннике раздеваются угрюмо, молчаливо, сил у них осталось лишь на то, чтобы после напряженного труда жадно затянуться дымом:

А в душевом отделении жизнь и молодость берут свое. Похохатывают голозадые парни, подтрунивают друг над другом, озоруют.

В чистом предбаннике горняк становится самым обыкновенным человеком. Вся его усталость позади. Он надевает брюки, майку, рубашку, куртку, туфли, и что-то уходит из его упрямого характера. Там, в шахте, в тесной лаве в проходческом забое, он сродни титанам, держащим на своих плечах тяжесть земли. А здесь, на улице, под лучами дневного светила, это обычный человек, к примеру, Богдан Андреевич, известный бригадир сквозной проходческой бригады.

Иван Иванович внимательно оглядел чистый предбанник. Широкие, санаторного типа окна выложены стеклянным кубиком. В огромных кадушках стоят две финиковые пальмы, неведомо как попавшие сюда из далеких краев. Пальмам вольготно, привычно. Воздух в предбаннике — как в тропиках: и влага, и тепла вдосталь. Круглые сутки свет. Правда, по большей части электрический. Но живут, роскошествуют деревья.

Среди голых и полуголых мужиков ходит, словно садовник между яблонями, пожилая тетка, видимо, шахтерская вдова. Они, вдовы погибших в шахтах, чаще всего и работают банщицами, уборщицами. Это одна из шахтных традиций.

Иван Иванович, пошептавшись с банщицей, сказал, что ему «позарез» — для пущей наглядности даже чиркнул ребром ладони по горлу — нужен Богдан Андреевич. Если знаменитый бригадир еще в бане, он его подождет, пусть только банщица покажет шкаф с чистой одеждой Лазни.

— Да вон он! — кивнула женщина в дальний угол. — Уже помылся. Отдыхает. Видать, в сутках был. Намантулился.

В голосе женщины была доброта и забота: отдыхает горняк после тяжелого труда.

Лазня сидел на лавке, откинувшись на дверцу шкафа. Длинные руки опустил чуть ли не до пола. Мужику за сорок. Годы проели плешь в русых, порыжевших от ежедневного мытья волосах. Зачесывая их на манер приказчика из купеческого магазина — справа налево, — Богдан Лазня прикрывал оголенную часть лобастого черепа. Лицо — овальное, но не яйцом, а скорее самаркандской дыней. Глаза крупные, чуть навыкате. Под ними — модная синева.

«Э-э, — подумал Иван Иванович, — а сердечко-то, Богдан Андреевич, следовало бы поберечь. И щитовидка требует особого внимания, а мы ее потчуем алкоголем...»

Лазня сидел нахохлившись, не пошевельнется от усталости. А может, задумался? Руки не умещались на угловатых, прикрытых брюками из ветхой дерюжины коленях, и он их опустил долу. Мощные, широкие кисти зависли ниже скамейки.

Ивана Ивановича не мог не удивить затрапезный вид бригадира, который в этих брюках и замусоленной фуфаечке смахивал на погорельца времен разрухи двадцатых годов. Обычно горняк ходит на шахту одетым не хуже иного щеголя, отправившегося на премьеру в Большой театр.

Шкафы стояли рядами. Проход между ними метра два. Выйти из тупика, в котором очутился Лазня, можно было только минуя Ивана Ивановича. Трудно предугадать, как поведет Лазня себя в такой ситуации. Не исключена и попытка к бегству. Заметив постороннего, направляющегося к нему с решительным видом, Лазня, конечно же, догадается, кто это такой и что привело его сюда (чует кошка, чье мясо съела), и может броситься к дверям к выходу, к свободе, тараня все на своем пути.

Однако бригадир и не шевельнулся, лишь чуть скосил глаза, в которых промелькнул страх, этот страх и подсказал Ивану Ивановичу, что он не ошибся в своем поиске. Подошел, сел рядом, перехватил ближнюю, левую руку в запястье и тихо, но властно сказал:

— Богдан Андреевич, я майор милиции Орач. Нам с вами надо поговорить. Во дворе машина. Только прошу без глупостей: за нами наблюдает банщица. Не хотелось бы, чтобы она о нас с вами подумала плохо. Я — ваш давний друг. Мы выходим, не привлекая к себе внимания. Вы садитесь на заднее сидение. Я — следом за вами.

Лазня искоса глянул на майора милиции. Не удивился, не возмутился, сидел все в той же позе уставшего, опустив могучие руки.

— Дурак я, дурак... — проговорил он негромко. Желания сопротивляться, протестовать в нем не было, встречу с переодетым работником милиции в шахтерской бане он воспринял как должное.