Состоялся обычный церемониал знакомства.

— У меня к вам вопрос: вы не помните, года два тому назад у вас в мясном отделе работал человек по имени Миша? По всему, человек в теле. Выпивал литр водки и съедал три килограмма жареной свинины. За один присест или за день — не могу сказать.

Александр Яковлевич улыбнулся. У него были обескровленные, сухие губы, так что улыбка получилась кисловатой.

— Щеранский. Он уже более года у нас не работает, — уточнил директор гастронома.

— А не подскажете, где он сейчас обитает?

— Городской холодильник.

Адрес был точен. Имя, фамилия известны. Остальное, как говорят футбольные комментаторы, «дело техники».

Иван Иванович собрался уходить, когда директор спросил:

— Он вам очень нужен?

Иван Иванович почувствовал в этом вопросе какой-то скрытый смысл, поэтому ответил осторожно:

— Уголовный розыск к товарищу Щеранскому претензий не имеет, но рассчитывает получить от него нужную информацию.

— В таком случае ищите его под другой фамилией — Михаил Александрович Шурин, — уточнил директор.

— Он что, женился на молодой даме и принял ее фамилию? — осведомился Иван Иванович.

— Нет, расписался со старой, с которой прожил двадцать лет. И вместе с фамилией сменил заодно имя-отчество.

— А был? — поинтересовался Орач.

— Щеранский Моисей Аронович стал Михаилом Александровичем Шуриным. В связи со сменой фамилии и ушел от нас, чтобы не было насмешек.

Ну что ж, жизнь есть жизнь: человек устал от собственного имени.

Теперь возникла дилемма: куда ехать? На холодильник, где работает Михаил Александрович Шурин, или к Тюльпанову? Кто из них нужнее? Оба. Тюльпанов — на именинах у Генераловых. Он никуда не денется. А вот с Шуриным сложнее. Дать о нем справку может отдел кадров. Но сегодня уже тридцатое апреля, впереди — три дня праздников...

Иван Иванович взглянул на часы и понял, что уже поздно не только ехать на холодильник, но и звонить туда. Оставалось разыскать Шурина через паспортный стол: установить его домашний адрес.

Так проблема разрешилась сама собой: к Тюльпанову.

В доме играл магнитофон, музыку было слышно на улице. Иван Иванович нажал кнопку звонка на калитке. Тут же щелкнул динамик, и мягким голосом Матрена Ивановна сказала:

— Не заперто нынче у нас, щеколду, мил-человек, нажми.

Иван Иванович и в прошлый раз звонил, не пытаясь войти обычным способом: нажать щеколду и толкнуть калитку. Уж больно внушительные были ворота, как в крепости.

Веселье в доме было в разгаре. Гости собрались на просторной веранде, оглушительно, как нынче принято, орал магнитофон, будто вокруг были глухие.

На пороге стояла Екатерина Ильинична. В длинном черном платье из блестящей материи с люрексом. Голову ее украшала замысловатая экстрамодная прическа (иной у Генераловой и быть не могло). В глазах — веселые чертики. Озорная, игривая. Увидев гостя, обрадовалась:

— Иван Иванович, честное слово, не ожидала. Какой вы все-таки молодец! Пришли. Викентий Титович! — крикнула она в глубину дома. — К нам еще один Орач. Ты жаждал познакомиться с ним...

Надо было объяснить, что он пришел сюда не в гости, а по службе. Но не успел. К ним подошел высокий, стройный академик. Взглянув на него, майор милиции определил: «Сухощавый и все еще не утративший былой гибкости».

Иван Иванович именно таким и представлял себе академика Генералова: седоватый, с умными добрыми глазами, с мягкой улыбкой мудреца, приветливый, радушный хозяин. Длинные цепкие пальцы поймали и мягко стиснули руку гостя.

Иван Иванович хотел сказать: «Поздравляю», но вспомнил предупреждение Екатерины Ильиничны о том, что после семидесяти всякое поздравление — насмешка над возрастом.

— С весною! Сто лет вам здравствовать, и еще полстолько скрипеть пером о тайнах Земли-матушки.

Академик обрадовался:

— Да вы же поэт, молодой человек!

Ивану Ивановичу необычно было услышать в свой адрес слова «молодой человек». Полвека за плечами, какая уж тут молодость. Разве что «полная зрелость» — ближе к увяданию.

— Спасибо вам за сына, — тряс руку Орача академик. — Знаете, чем черт отличается от ангела?

— Черт — нормальная скотина, способная к продолжению рода своего... Так утверждал Пушкин. А ангел — что-то вроде евнуха.

Академик от души рассмеялся.