Шрифт:
Румянец скромности горит.
Зато потом
какие снимки —
Петродворцовый колорит!
И как-то даже неприятно,
Что остаемся в дураках
Все мы, которые бесплатно
Носили женщин на руках.
НОЧЬ У ТЕЛЕВИЗОРА
На новогоднем представленье
Слегка спасает опьяненье,
А так попробуй заглонуть
В таком объеме эту муть!
Глядишь на страшных, на красивых,
Ворчишь, а выключить не в силах.!
Но вот последняя лахудра
Выходит…
Слава богу, утро!
РАДОСТЬ ПО-НАШЕМУ
В оживленье говорливом
(Очередь — пустяк)
Мужики стоят за пивом:
Хорошо-то как!
Чех какой-нибудь у стойки
Не постиг бы нас:
Не знавал он перестройки,
Не встречал Указ.
Он считает: грязь и толпы
Унижают честь. Дорогой товарищ, что ты!
Слава богу — есть!
Эх, да вряд ли в целом свете
Кто-то нас поймет.
Запил пивом мысли эти
И понес в народ…
ВЕСНА
Скоро в вышине проснется крона.
Мусор жгут, и воздух чуть горчит.
На суку знакомая ворона
«Имярек!» нахраписто кричит.
Серость, ну чего ты разоралась?
Я и сам выдумывать горазд.
Но надежды сладостной хоть малость,
Мне сдается, имярек не даст…
СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ
А. Поперечному
Рим
был отравлен черной икрой,
Взятой с собой для продажи, —
Этой советско-туристской игрой —
Стыдно рассказывать даже.
Мелочь — две баночки! — ерунда,
Прибыль для официанта,
Но предложить и продать без стыда —
Нету такого таланта.
Эти две банки сумку прожгли,
Солнечный Рим омрачили.
Добрые люди и здесь помогли,
Душу мою облегчили.
Улица Кандиа. Стол и навес,
Четверо жителей римских.
Мы говорим переводчика без,
Без искажения в мыслях.
Жесты, улыбки, интерразговор —
Яшин, Кутуньо и Карра.
Вспомнили песню. «Кантаре, синьор?»
И появилась гитара.
Римляне ставят вино — за игру,
Дружбу и город великий.
Я им дарю на прощанье икру
И ухожу, ясноликий…
* * *
В Тюмени зимней, вдалеке от дома,
Под серым небом бросилось в глаза:
Не тронута рябина у обкома,
Боярышник не склеван — чудеса!
Зимующих пернатых не хватает?
А может быть, уподобляясь нам,
Они тогда к обкому прилетают,
Когда в других местах
конец кормам…
МОЖЕТ, ЗРЯ?