Нина Павловна вскинула на меня васильковые свои глаза. У нее было красивое, густо напудренное лицо. В ее закуток выходила дверь, обитая уже черным дерматином, с табличкой: «Рукавишников Л. Н.».

Нина Павловна нажала клавишу селектора и бесстрастным голосом произнесла:

— Лев Никитич, Дмитрий Николаевич.

Я, не шевелясь, смотрел на треугольничек смуглой красивой ее спины в вырезе темно-синего платья, на ее пышные каштановые волосы.

— Идите же, — сказала она. Я переступил порог.

Стрижом сорвался с места Лев Никитич и, сделав несколько виражей по кабинету, вновь опустился за свой огромный полированный стол. С его поверхности, наверное, удобно было склевывать просо, но скользко было взлетать.

— Вас? Вызывал? Нет, — сказал он. — Но. Впрочем. Раз. Пришли. К тому же я действительно собирался.

Мебель цвета подсолнечного масла уродовали неаккуратно прибитые металлические бляшки с инвентарными номерами. Меж оконных рам вверх брюшками валялись дохлые мухи — очевидно, Лев Никитич наловил во время полетов.

Обивка на стульях и диванчике у стены была темно-синей. И галстук у Льва Никитича был темно-синий в серую полоску, а костюм серый, тесно облегавший его сухонькую фигурку.

На белом подоконнике стоял графин с водой. Дно и ближний к окну бок графина от долгого пребывания на солнце затянуло изнутри легкой зеленой замшей. А рядом с графином лежала неровно отломанная ножка стула.

Невольно я покосился на предложенный мне стул.

Лев Никитич перехватил мой взгляд, выбежал из-за стола и тоже посмотрел на стул, а затем на отломанную ножку.

— Да что вы, — забормотал он, — как вы могли? Эта ножка, чтоб закрывать фортку.

Я опустился на самый краешек, и в тот же момент пол полетел на меня, я хотел оттолкнуть его, как волейбольный мяч, но противная желтая мастика оказалась к тому же скользкой…

Мгновенно все пришло в движение. Распахнулась дверь, и появилась Нина Павловна, Лев Никитич подлетел ко мне и клюнул в темечко. Я вскочил и отбежал в другой конец кабинета, придерживая бедную ушибленную руку другой, здоровой.

— Кто бы мог подумать?.. — восклицал Лев Никитич и вертел в руках новую отломанную ножку.

— Я, я мог, — твердил я, но они не слушали. Меня усадили на темно-синий диванчик. Нина Павловна намочила из замшевого графина свой носовой платок и положила мне на лоб компресс, с которого струйки воды потекли за шиворот и в глаза.

Лев Никитич ухватился за больную мою руку. Не было сил бороться, и я отдал ее — вскоре она покачивалась на марлевой перевязи. Затем, подталкивая, меня повели к лифту.

Внизу, у подъезда, уже урчала служебная машина Льва Никитича, суетился его кучерявый шофер.

— Тут поликлиника рядом, — говорил Лев Никитич.

— Счастливо, счастливо, — махала Нина Павловна мокрым платочком, сдернутым у меня со лба.

Машина свернула раз, другой, и, покосившись на меня, шофер закурил.

— Ничего, можно? — спросил он.

— Мне даже приятно, — сказал я. — Вы курите те же сигареты, что и мой пропавший друг.

— Меня Вася зовут, — представился он. — Слушай, мне буквально на секундочку к брату заехать.

Брат ждал нас с табуреткой. Я переместился на заднее сиденье, а брат сел с Васей. Табуретку положили рядом со мной.

— Брату на секунду в одно место надо, — сказал Вася. — Недалеко. И все равно по дороге.

Они пошли относить табуретку и вернулись с тумбочкой.

Еще мы заехали за эмалированным ведром.

— На рыбалку собрались, — объяснил Вася. — Щуку говорящую хотим поймать.

К окошечку регистратуры тянулся длинный хвост очереди. Вася усадил меня на белую кушетку у стены. Тут же сидела старушка в белом халате и белой косыночке.

— Куда метите? — спросила она.

— К хирургу, — ответил за меня шофер.

— Не ходите вы сюда, — сказала старушка. — Сейчас в городе отличный специалист появился. Тревогой исцеляет, Сделает укол — и уже не до болезни. Столько надо проблем решать, какие уж тут хворобы! — Но, видя мое сомнение, прибавила: — А к хирургу — третий этаж, налево.

С талончиком я поднялся на третий этаж. Пол здесь был застелен желтым, кое-где вздувшимся линолеумом. Призрачно мерцали лампы дневного освещения. На стульях и стоя маялись неряшливо одетые люди. Пахло карболкой.