Наконец зверь перестал дичиться, смирился с чужими прикосновениями, голосами, беспорядочным людским движением. Гибкие силуэты мелькали повсюду — выбирай не глядя, никто не откажет. А если и скажет нет — разве это не раззадорит хищника? Кайе стал частью толпы. Не очень уже понимал, что делает, кого обнимает, и какие руки обнимают его — и, кажется, среди них были не только женские. Вряд ли его узнавали в толпе сейчас, и знака не замечали; он был одним из многих. Ему сейчас было все равно, он наслаждался этой толпой, звуками, запахами, словно полной теней и добычи чащей, словно грозой и шквальным ветром. Кому угодно другому эта человеческая масса, разгоряченная, пьяная, несла опасность, но не ему.

Наборную застежку, скрепляющую полы безрукавки, он потерял еще в самом начале, теперь где-то осталась и сама порванная безрукавка, и золотом вышитый пояс; ненадолго на шее откуда-то возникла гирлянда цветов, но он, смеясь, разбросал их все, и последний сжег на ладони. Кажется, пеплом он нарисовал какой-тодевушке знак на лице, но она не противилась, она смеялась сама.

Словно кадку ледяной воды вылили на него, и замер, оттолкнув тех, кто был рядом. Показалось — мелькнула фигурка с распущенными волосами, с косичкой, спадающей на левую щеку. Таличе? Она-тооткуда здесь, среди готовых на все людей? Дернулся — увести. Потом понял — если и не почудилось, то опаснее всех для нее — он сам. Другие — не тронут. А если он хочет помочь, необходимо погасить это пламя, хоть поумерить его.

Рядом горланили песни. Нестройные голоса и звуки свирелей смешивались с рокотом барабанов.

Он отошел в сторону, к одному из массивных постаментов. Прислонился к большому камню с высеченными письменами. Каждый вдох причинял боль, перед глазами все было красным. Запахи, звуки… волна счастья ушла, теперь не мог этого выносить, и огонь жег изнутри. Впервые это было больно, и он ощутил ужас. Так не бывает… так не должно быть… Он попытался уйти от огня, но нашел безумного зверя. Зверь не желал покидать эту площадь, он еще не насытился, он рвался обратно. Остатками разума качнулся назад, в человека, и погрузился в бешеную пляску пламени. Но это не был привычный с детства огонь, этот хотел разрушить его самого — и разрушал, в отместку за попытку себя погасить.

Когда-то испытывал похожее… давно. Кровь текла по губам тогда… Къятта…

Он вскинул тяжелую голову, пытаясь разглядеть лица, найти хоть кого-то, кому под силу унять это пламя. Все лица отливали красным, и голосов было — не различить, только шум.

— Ты что? Не узнал меня? — прозвенело над ухом, и он сумел свести воедино плавающие пятна.

Улиши.

Ее рука все еще была перевязана, но в остальном она выглядела нарядной и возбужденной, ее кожа и волосы пахли сандалом и медом. Она засмеялась:

— Ты… ой! — он перехватил здоровое запястье молодой женщины, смотрел, не отрываясь — не в лицо, а на горло ее, где под кожей билась такая живая, такая алая струйка.

Улиши что-то говорила, но слов разобрать не мог. Кровь… близко. Улиши не из слабых, но ему противостоять не сможет. Оттолкнул ее руку, понимая — нельзя. Ни ее, ни кого-нибудь из Сильнейших и их приближенных. Брат… где он? Почему его нет? А эта все пыталась утянуть юношу куда-то в круг, в сердце людского сборища. Смеялась.

Отбросив руки Улиши, стал выбираться из толпы. Дальше от центра площади, дальше, туда, где не встретишь никого из Родов Асталы. И, оказавшись вблизи внешнего круга, там, где толпа была куда разреженней, ухватил кого-то первого попавшего и рванул кожу на его горле зубами.

Кровь обожгла изнутри, потекла и на землю, приглушая безумие, усмиряя боль.

Но слишком много кричали рядом; оттолкнул тело и двинулся дальше.

К Башне.

…Он пришел в себя в чужой маленькой комнате. Здесь было… прохладнее, что ли. Чужая Сила, хоть и запечатанная серебром, чужая кровь. Северяне, подумал без ненависти на сей раз.

Кайе не очень понимал, как и зачем он здесь очутился. Он шел убивать северянина? Или что? Недавнее начисто стерлось из памяти, оставив обгоревшие лоскуты. Стены Хранительницы под его пальцами… вот он стоит на Башне, возле которой, как и повсюду, беснуется человеческое море. Здесь тоже гудят барабаны, кто-то кричит. Сегодня Хранительница напьется досыта. Потом он видит небо, а после — лицо служителя, серое, перекошенное, и снова — трава в щелях между камней мостовой. И кровь.

А теперь на него со страхом смотрит северный мальчишка; значит, он сам уже дошел до Дома Звезд, не заметив этого. И огонь изнутри уже не так сильно жжет, можно дышать.

— Сними браслет, — велел Кайе.

— Я не могу, он запаян, — откликнулся Айтли; голос его дрогнул, но сам он не отшатнулся, и позу не переменил.

— Дай руку.

Айтли повиновался, только на миг рука дрогнула, когда пальцы, на которых еще кровь не засохла, коснулись его запястья. Что ж он так крови боится, с досадой подумал Кайе. Схватил его руку, пальцами подцепил край браслета, сжал сильно. Услышал испуганный полукрик — полувздох, но не поднял головы, он растягивал и сминал серебро, словно то было мягкой глиной.