Шрифт:
На крутом Байкальском берегу, под огромным кедром, кроны которого защищают от зноя и дождя одинокую могилу, стоит топорной работы грубый крест, рубленный из лиственницы.
На кресте — эпитафия:
«Здесь покоится раб божий Матвей Егорович Третьяк.
Погиб шестидесяти двух лет от роду.
Спи сном праведника, затравленный рыбак.
Аминь».
Первые дни, когда свежевыструганное дерево креста ярко желтело и выразительно напоминало о человеке, звери вздрагивали и испуганно уходили прочь. Но со временем привыкли, а Мау-Бау, летний хозяин этих мест, любил в мокротную погоду лежать на высоком сухом могильном холмике.
После поминок, устроенных отцу, Луша съездила в Бирикан за матерью, и теперь они все вместе живут в одном бараке со своей землячкой Верой.
Луша с Параней удивительно походят на мать. Толстые мясистые носы картошкой. Широкие скулы, глубоко посаженные маленькие глаза, клочковатые брови, угловатые плечи, на которых приросли сразу же без шеи махонькие головки.
Устинья сильно и не горевала по мужу. Позаглаза она звала его не именем, а просто Третьяком, да еще и проклятущим. Ненавидела и боялась его всю жизнь, с чего бы и жалеть-то?! Когда ей сказали, что Матвей утопился в Боковых Разборах, то она сердито вскрикнула:
— Издох рядом со своей Танькой!.. Век ею бредил!..
В обед прибежала Вера и выпалила:
— Тетка, твоя Ленка у рыбодела!
Устинья ничего не поняла и испугалась:
— Кака Ленка?
Вера рассердилась:
— Кака! Кака!.. Дочка твоя, которую бурятам продали на Ольхон.
У Устиньи упали руки, и она удивленно уставилась на соседку.
— Чево пялишь зенки, идем!
Сгорбившись, мелко семеня босыми черными ногами, идет старуха за Верой и судорожно шепчет: «О господи! Царица небесная!.. Прости меня, грешную!»
У рыбодела сидит человек пять оборванных бурят и с ними нарядная девушка, которую прохожие растерянно рассматривают. Отойдя немного, невольно оборачиваются, чтоб убедиться — не во сне ли это.
Перешептываются между собой, смеются русские рыбачки, кивают все в сторону необыкновенной девушки.
— Наверно, бурят на божнице ее держит!
— Будто ветка тальниковая!..
— Хи-хи! И правда — брюха-то у нее совсем нету!
— Как она целует страшного Алганая? Ха-ха-ха!
— Вай! Сказала тоже — Алганая поцеловать!.. Лучше утопиться в море.
Цицик услышала имя отца, взглянула на девчат огромными ярко-синими глазами и, лукаво улыбнувшись, сказала:
— Конфета ваша хочет?.. Я давайла вам гостинца!
Девушка легко вскочила на ноги. Она была высока, словно тополек. Кажется, всем-всем желают ее яркие глаза счастья. Сунула Цицик за пазуху халата свою белоснежную, сверкающую золотом и драгоценными камнями руку, вынула оттуда целую пригоршню длинных, с бумажными кисточками конфет.
— Берите, шибка сладка конфета… бери гостинца… — упрашивает Цицик девчат.
Наконец они, посмеиваясь, подошли к ней и взяли по конфете.
— А не раскорежит от такой штуки? Ха-ха-ха!
Алганай с Тудыпкой-приказчиком давнишние друзья. Хитрый богач приехал к своему тале в Онгокон не с пустыми руками. Привез ему жирного барана, роскошную шапку из черной выдры и большую флягу крепкой араки.
— Спасибо, дядя Алганай, не забываешь меня! — умильно ухмыляется Тудыпка. — Кругом не люди, зверье… Ах, Алганай, трудненько становится нашему брату.
— Ничо, Тудып-нойон [44] , у тебя ума хватает! Скоро сам будешь купцом, ха-ха-ха!
44
Нойон — начальник.
— О бурхан. Где дядя Алганай пройдет, там нам, молокососам, делать нечего!
Выпили, посмеялись, закусили жирной бараниной.
— Эх, после рыбы-то как сахар! — хвалит Тудыпка сочную баранину.
— Ешь, Тудып-нойон, ишо привезем!
Алганай поцарапал голову и сморщился.
— С просьбой? — подмигнул приказчик.
— Пусти в Золотое Дно моих рыбаков.
Алганай положил на стол кучу денег. Тудыпка рассмеялся.
— Ох и деляга!
— Такой же, как и ты, мой нойон!
Оба посмеялись. Еще выпили и засобирались каждый по своим делам.
— Ой, стой! — вскрикнул приказчик.
— Что, нойон?
— Возьми талон с разрешением, а то наши парни с «Ку-ку» обдерут тебя.
— A-а, спасибо, нойон! — кланяется Алганай приказчику.
— Вон твоя Ленка, — Вера толкнула в бок Устинью и кивнула на нарядную красавицу в бурятской одежде.
Устинья растерянно остановилась, посмотрела и покачала головой.
— Не-не, девонька, не она… Ишь как холодно зрит на меня… Не-е…