Баал-Шамим, очевидно, преднамеренно задержался со своим посещением. Финикиянин явно выжидал, когда Иринефер расскажет Суэмбахамону всё и эти рассказы произведут желаемое воздействие. Начал он с неприятного: напрямик объявил, что желает за свои труды и посредничество получать четвёртую часть от всей прибыли.

Суэмбахамон нахмурился и гневно посмотрел на морехода. Мысль о том, что ему придётся расстаться хотя бы с четвертью полученного, показалась ему невыносимой. Дух жадности, некогда в Фивах сосредоточенный только на золоте, теперь распространился на всё.

Баал-Шамим, заметивший, как изменилось лицо фиванца, добавил с приятной улыбкой:

— Но тебе нет нужды об этом заботиться, господин! Всё, причитающееся мне, я уже удержал, когда отдавал твою большую, — он подчеркнул выразительным жестом рук, насколько часть Суэмбахамона превосходила его, — твою большую долю честному Иринеферу. Всё, что прислано тебе, — это твоё и только твоё!

Суэмбахамон долго молчал. В нём боролись радость, что всё полученное останется у него, и горькое сознание, что прибыль могла быть ещё больше. Кроме того, ему было неприятно, что торговец всё рассчитал. А Иринефер, хотя и видел всё, но ничего не понял, значит, как его доверенное лицо, кормчий был бесполезен. Вероятно, именно в эту минуту у вельможи и зародилась первая, ещё неясная мысль о личном участии в плавании.

Наконец он овладел собой, поблагодарил финикиянина и спросил, когда и куда тот думает отправиться в следующий раз.

Баал-Шамим понял, что самый опасный момент их встречи уже прошёл, и быстро заговорил:

— Надо повторить плавание в Карт-Хадашт [5] ! Теперь я знаю, какие товары там пользуются наибольшим спросом, и мы можем загрузить оба корабля именно ими. Но надо торопиться, скоро этот путь станет известен всем мореходам и в гавани Нового города будет тесно от прибывших кораблей!

— Хорошо! — согласился Суэмбахамон. — Начинай готовиться! Сколько нужно тебе для этого денег?

Необходимая сумма была вручена Баал-Шамиму, и он удалился. Затем вельможа призвал к себе Иринефера, их беседа опять затянулась до полуночи, после неё Суэмбахамон и принял окончательное решение о своём участии в предстоящем плавании.

Он снова сумел получить аудиенцию у царя Нижнего Египта, на которой объяснил, что хочет совершить плавание вдоль Ливийского побережья. Мысль эта понравилась владыке Дельты чрезвычайно. Правитель сам втайне мечтал о возрождении былого могущества Египта. Но сил для этого у него пока не было. Поэтому любое предприятие, каким — то образом увеличивавшее богатство и мощь его царства, получало полное его одобрение.

Когда Баал-Шамим узнал о намерении фиванского вельможи плыть вместе с ним, он пришёл в ужас. Чуть не плача, он долго убеждал Суэмбахамона отказаться от этого опрометчивого желания, долго говорил об опасностях, ожидающих их, о трудностях и лишениях. Но все эти лившиеся потоком слова финикиянина только укрепляли непреклонность Суэмбахамона. Наконец, после торжественных воззваний к дюжине финикийских и египетских богов и богинь, чтобы они сняли с его головы всякую ответственность за жизнь и здоровье вельможи, Баал-Шамим согласился. Было условлено, что Суэмбахамон поплывёт на корабле финикиянина «Цалим Баал», а «Амон доволен» — второй корабль — поведёт Иринефер.

Плавание оказалось на редкость спокойным и благополучным. После первых двух трудных дней египетский вельможа привык к качке. Как выразился Баал-Шамим, у него были прирождённые «морские ноги». Головным шёл корабль финикиянина, а за ним, в некотором отдалении, «Амон доволен».

Суэмбахамон целые дни проводил на корме судна, сидя под полосатым тентом и глядя на волны, проходившие мерной чередой. Зрелище это очень нравилось ему. Попутный ветер, надувая паруса, быстро гнал корабль вперёд, задорно посвистывая в снастях. На душе у ’фиванца было спокойно и бездумно легко. На ночь подходили к берегу, устраивались в какой — нибудь спокойной бухте и высаживались для ночлега в устье говорливого ручья или небольшой реки. Иногда появлялись местные жители, и устраивалось торжище. Вначале Суэмбахамон прилежно наблюдал за всеми процедурами обмена и старался высчитать свою долю, но потом убедился, что это чрезвычайно трудно, и махнул на всё рукой. Заметив это, Баал-Шамим успокоился, и их отношения снова стали дружественными, а со стороны финикиянина искательно — почтительными.

Окрестности и природа Нового города очень привлекли египтянина, и он начал серьёзно подумывать: не обосноваться ли ему здесь навсегда. Это случилось ранним утром, когда корабли подошли к Карт-Хадашту и перед его взорами раскрылось незабываемое зрелище. На большом полуострове, соединённом с материком узким перешейком, высился исполинский холм. На вершине его и стоял собственно город — небольшая кучка белых зданий, казавшаяся совсем ничтожной. Со стороны материка город был ограждён грубо сделанной, но достаточно мощной стеной. Ниже Бирсы — так называлась эта часть города — красивые рощи сбегали вниз по склону холма. На перешейке тоже стояли какие — то здания, очевидно, связанные с гаванью, — возможно, склады. Свежий ветерок, наполненный сладким запахом деревьев и трав, шёл от этой земли, радостно смеялось утреннее солнце, небо было высоким и синим, — все это наполнило душу Суэмахамона удивлением и восхищением.

Стоявший рядом с ним Баал-Шамим, словно угадавший мысли фиванца, вздохнул и произнёс:

— Вот где хотел бы я кончить свои дни! Если разбогатею, то обязательно поселюсь здесь и выстрою себе прекрасный дом вон там, — он указал рукой на северный склон холма. — Подумать только, что Карт-Хадашту всего тридцать лет. Он ещё совсем младенец, этот город. Но он вырастет и превратится в гиганта. Со временем он перерастёт и свою мать — могучий Тир. Поверь мне, господин, этому новорождённому суждено большое, может быть, даже великое будущее!