Но когда крупная компания поглотила компанию меньшего размера, в которой он трудился региональным менеджером, уровень стресса стал зашкаливать даже для этого защищенного человека. Питу приходилось отвечать на двести с лишним электронных писем в день; к тому же ему попался вредный босс, который посылал свои письма в 11 вечера в воскресенье, ожидая немедленного ответа. Работа и личная жизнь сливались; по его словам, «все перемешалось, как в карточной колоде». В результате Пит очутился в отделении неотложной помощи; из-за стресса у него возникли проблемы с дыханием. Отвечая на последний вопрос, который я задаю всем, он разбил мне сердце. Когда я спросила: «Хотите ли вы еще что-нибудь добавить?», Пит ненадолго задумался и сказал: «Единственное, что я стараюсь понять: когда это закончится?»

Я знакома с тысячей Минди и Питов. Чрезмерная занятость выкачивает воздух из любого занимаемого ими пространства. Многие из них даже не считают, что у них есть какая-то проблема. Все дело в том, что они думают: работа должна быть, и они охотно подчиняются ее требованиям. Вот в чем, друзья мои, заключается самая большая трудность. Нас убивает покорность.

В итальянском Мотроне всего тридцать жителей; неделю, пока мы находились там, число жителей дошло до тридцати пяти. В Мотроне можно попасть из средневекового городка Лукка, если подняться на семь километров по крутой дороге, вырубленной в склоне лесистой горы. Движение там двустороннее, а ширина дороги равна ширине одной машины. Если попадается встречная машина, кому-то нужно очень осторожно пятиться на обочину, в листву, чтобы разъехаться. Дважды в день в Мотроне приезжает грузовик с мороженым, и стоит помолиться, чтобы не встретиться с ним на дороге.

Хозяева нашего пансиона, Джефф и Дженни, пригласили нас в первый вечер на ужин и много о чем рассказали. В одиннадцать лет Джефф уехал от своей матери-англичанки и жил с отцом в Новой Зеландии, куда добирался на корабле семь недель. Стоя на палубе и чувствуя себя очень одиноким, он ощутил, как слезы жгут глаза. И тут один пассажир сказал ему: «Мальчик, не плачь. Вот, съешь-ка яблоко». Он съел яблоко – и за одну секунду повзрослел.

Джефф научился расставлять ловушки на опоссумов и продавать добычу по два шиллинга за штуку; вскоре он был единственным среди своих ровесников, кому по карману было угостить девочку молочным коктейлем в магазине на углу. И хотя Джефф пробовал работать в разных отраслях, он нашел свое истинное призвание, когда влюбился в Италию, посетив ее как турист. Он стал фермером в Мотроне, где они с Дженни разводят овец, гусей и пчел.

Семейная пара, живущая в микроскопической деревушке, где нет ни одного магазина и ресторана, в высшей степени, занята с семи утра до семи вечера. Более того, когда Джефф вез меня вниз по опасной дороге, чтобы купить ветчины и сыра, он все время смотрел в телефон (да, пока ехал по той самой дороге!) и бормотал: «Сегодня трудный день. Сегодня трудный день. Фью! Ну что за трудный день!»

Чрезмерная занятость повсюду.

Занятость за океаном и у нас на заднем дворе. Ее ощущают молодые и старые, те, кто работает, и те, кто не работает. В Хьюстоне после одного выступления ко мне подошла сияющая улыбкой пожилая женщина. Несмотря на то что вокруг нее ощущался такой сильный шлейф духов, как будто ее опылили «Шанелью» с самолета, она мне сразу понравилась. Она сказала, что мое выступление стало для нее настоящим подарком: ей на протяжении многих лет не удаются попытки замедлиться. Я спросила, что за работа не дает ей отдыхать. Она широко улыбнулась и с иронией ответила: «Да я на пенсии!»

Джульет Б. Шор, экономист, которая красноречиво пишет о том, как мы живем и работаем во мраке консьюмеризма и постоянной спешки, называет избранный нами способ действий «перформативной занятостью». Сейчас уже никто ничего ни от кого не требует. Кем бы мы ни были, исполнительным директором крупной корпорации, фермером, который разводит овец, или пенсионером, безумный ритм жизни и постоянный стресс становятся полностью интернализированными. Мы берем их с собой всюду, куда бы ни пошли. Но, как бы мы ни были пропитаны постоянным потоком занятости, в глубине души у нас живет острая тоска. Едва слышный внутренний голос шепчет, что нам нужна всего минута на размышление – минута на то, чтобы вздохнуть. И иногда мы выходим на нее совершенно случайно.

Вспомните, сколько раз по воскресеньям вам приходилось «наверстывать упущенное» по работе, когда вы сосредотачиваетесь на трудных задачах, которые никак не успевали решить в течение недели. В будние дни вам приходилось заниматься проблемами клиентов и быстро реагировать на срочные дела. Дети на улице с друзьями. Входящая почта на время забыта; дома тихо, как в церкви. Вокруг нет шумных коллег, ничто вас не отвлекает. И вы берете небольшую паузу, чтобы собраться с мыслями, потому что можете. А потом вы приступаете к конкретной работе. Настоящей работе, той, которая постоянно отодвигается на второй план из-за бесконечных авралов, деловых встреч и срочных требований. Вы приступаете к такой работе обычно после того, как заканчивается официальный рабочий день.

В такой защищенной обстановке у вас появляется время на то, чтобы подумать. Вы обдумываете задания перед тем, как приступить к их выполнению. Вы размышляете о проблемах без посторонних глаз. Вы делаете паузы, когда того требует ваш организм. У вас возникает невероятное ощущение потока! Всего два часа спустя вы встаете, потягиваетесь – и понимаете, что сделали то, на что в течение недели ушло бы несколько дней. Нет ничего удивительного в том, что вы так ярко горели. У вас было много кислорода.

Такое «воскресное» ощущение можно поймать и во время рабочей недели. Все, что требуется, – вернуть или впервые открыть для себя навык добавления времени, пространства и вдумчивости, которые помогают нам гореть. Начнем с простого утверждения: размышление – это время, проведенное с толком.

Лишь представители старших поколений помнят, когда данное утверждение считалось бесспорным. Если вы видели, что ваш начальник сидит, закинув ноги на стол, смотрит в окно и о чем-то думает, вы застывали на месте, как если бы вдруг увидели гремучую змею, а потом медленно, бочком выходили из кабинета, предпочитая не отвлекать его. Почему? Потому что все считали, что размышления имеют ценность. Тогда состояние вдумчивости вызывало совершенно другое отношение.