P. S. Мы преднамеренно включили в текст многочисленные цитаты из летописей и грамот времен Ивана Грозного с тем, чтобы передать дух эпохи. Конечно, сначала их язык может показаться архаичным и порой сложным для понимания, однако лиха беда начало, и стоит только привыкнуть к нему, и он предстанет совершенно в ином свете.

Времена не выбирают, в них живут и умирают…

Полтора с лишком века назад, в 1862 г., в Новгороде Великом, том самом городе, «откуду есть пошла Руская земля», при громадном стечении народа, в присутствии императора Александра II, августейшего семейства и блестящей императорской свиты был торжественно открыт величественный монумент работы скульпторов Михаила Микешина и Ивана Шредера в честь 1000-летия России. Среди 128 персонажей, олицетворяющих долгий путь, пройденный Россией за эти столетия, нашлось место и царствующим особам, и полководцам, и деятелям культуры. Есть даже скульптурные изображения великих литовских князей – Гедимина, Ольгерда, Кейстута и Витовта. Но нет на памятнике образа исторического персонажа, одолевшего казанских и астраханских татар, отразившего натиск Крыма и, по существу, положившего конец крымскому имперскому проекту, при котором началось покорение Сибири, первым прорубившего окно в Европу, завершившего создание основ Московского государства, самобытного писателя, незаурядного полемиста и гимнографа…

Кто этот человек? Наверно, уважаемый читатель уже догадался, о ком идет речь, – конечно же, это первый русский царь – Иван Грозный, личность чрезвычайно сложная, противоречивая и во многом загадочная, подлинный русский сфинкс, в котором все было величественно чрез меры – и гений, и злодейство. Почему же так получилось, что и в исторической традиции, и в общественном сознании не только России, но и ближнего и дальнего ее зарубежья далеко не однозначный образ Ивана Грозного ассоциируется со своего рода эталоном кровавого злодея и тирана, по всеобщему мнению выделяющегося своими тиранствами и злодействами даже на фоне других тиранов и злодеев грозного и отнюдь не вегетарианского и толерантного XVI столетия, века Реформации и Контрреформации, религиозных и иных войн, колониальной экспансии, мятежей и заговоров?

Можно ли попробовать увязать воедино личность первого русского царя и время, когда он жил, действовал и творил? «Грозный царь или грозное время» – под таким названием в 2004 г. историк С.Н. Богатырев опубликовал небольшое исследование, посвященное изменению психологического образа первого русского царя в историографии, российской и западноевропейской, в XIX–XX вв. [8] Проанализировав основные точки зрения относительно психического состояния Ивана Грозного, которые сложились в исторической «Иваниане» за двести лет, историк пришел к выводу, что «трактовка личности Грозного как „продукта своей эпохи“ прежде всего характерна для тех исследований, где изложение исторических событий жестко подчиняется историософским или идеологическим схемам и конструкциям» [9] .

Не принимая и не отвергая однозначно этот тезис (на то есть причины, которые мы постараемся озвучить далее по тексту нашей книги), мы все же рискнем утверждать, что такая яркая и неординарная личность, как Иван IV, могла – нет, не появиться, ибо незаурядные и из ряда вон выходящие персонажи драмы, известной нам как История, выступают на ее авансцену с завидной регулярностью – раскрыться во всей своей полноте только в «долгий XVI век» (или, край, в раннее Новое время, которое ряд историков предлагает довести до начала Великой Французской революции – первой действительно великой и действительно революции, с которой не могут сравниться ни нидерландская революция XVI в, ни английская XVII столетия). Хронологические рамки этого «столетия» (которое, на самом деле, вовсе не столетие) великий французский историк Ф. Бродель определял между серединой XV и серединой XVII в., причем это «удвоенное» столетие довольно четко разделялось им пополам по середине XVI в. – на «век золотого изобилия» и «век серебряного изобилия» [10] . «Франция Генриха II – это уже не залитая солнцем Франция Франциска I, – писал Бродель, – елизаветинская Англия – это уже не Англия Генриха VIII…» [11]

Почему так получилось и насколько прав был мэтр, когда в рамках выдвинутой им концепции «длительного времени» (longue durйe) предложил расширить временные рамки XVI столетия именно таким образом? Логику его рассуждений понять нетрудно, тем более что в том же ключе рассматривали историю Европы ряд других видных историков, или напрямую взявших на вооружение тезис, выдвинутый Броделем, или пришедших к аналогичным выводам самостоятельно. Так, другой французский историк, П. Шоню, характеризуя основной тренд развития раннемодерного европейского общества, писал в 1965 г. о том, что «традиционная история подчиняется той же хронологии, что и история глобальная, двинувшаяся от внутреннего моря к богатым планктоном холодным морям севера, тогда как малый ледниковый период стал теснить Европу холодным фронтом полярных морей». И, подытоживая свое наблюдение, он отмечал: «Классическая Европа – это еще и холодная Европа, под суровым оком грозного бога пуритан и сокровенного бога янсенистов. Европа, покинувшая Средиземноморье» [12] . Об этой тенденции, кстати, упоминал и сам Бродель, когда указывал на то, что «Европа тогда „качнулась“ в сторону Севера. И на этот раз – на столетия», причем центр европейской (в широком смысле) торговли и финансов сместился из Генуи в Амстердам [13] , так что Средиземноморье, сердце средневекового мира, надолго выбыло из игры и скатилось на периферию раннемодерного общества. Конец доминирования Средиземноморья, по мнению Броделя, был связан с «широкой деградацией мира-экономики», той экономической системы, которая сформировалась ранее, еще в эпоху высокого Средневековья, и обусловлена расцветом итальянских городов-государств, прежде всего Венеции [14] .

Развивая эти идеи, американский социолог И. Валлерстайн рассматривал XVI век как «конструкцию, основанную на соединении двух ранее раздельных систем: христианского Средиземноморья с центром в городах Северной Италии и фламандско-ганзейской торговой сети на севере и северо-западе Европы», к которой примыкали на правах сырьевых придатков «с одной стороны, земли к востоку от Эльбы, Польша и некоторые другие территории Восточной Европы – а с другой стороны, острова Атлантики и определенные части Нового Света» [15] .

Чем была обусловлена эта масштабная перестройка экономической системы эпохи высокого Средневековья? Конечно, принимая во внимание многофакторность исторического процесса, нельзя свести причины этого явления, имевшего, в конечном итоге, глобальные последствия, к какой-то одной. Однако представляется, что весьма немаловажную роль во всех этих процессах сыграл распад возникшей в результате завоеваний Чингисхана и его преемников «монголосферы», охватывавшей в период своего расцвета немалую часть Евразии. Столетие, предшествовавшее «долгому XVI веку», ознаменовалось колоссальными геополитическими подвижками, охватившими практически весь континент. Падение монгольской империи, хаос и анархия, воцарившиеся на ее просторах как результат ожесточенной борьбы за власть многочисленных претендентов на трон из «Золотого рода» потомков Чингисхана, разрушили устоявшиеся торговые связи и экономические системы и запустили болезненный процесс перенастройки всей системы экономических связей и отношений Евразии, прежде всего в ее западной части.