Через много лет, когда закончилась война, отец, выйдя на пенсию, поселился в Сухуми. Я приезжал к нему, мы долгими вечерами беседовали, вспоминая прошлое, прежде всего мою мать. Казалось бы, годы должны были сгладить пережитое, тем более что у него была другая семья, но отец всегда с нежностью отзывался о матери, с негодованием говорил о тех, кто ее лишил жизни. Слово «убийцы» и через многие годы срывалось с его уст.

Я, конечно, разделял его настроения, потому что никаких оснований для смерти цветущей двадцатидевятилетней женщины, у которой были уже третьи роды, не могло быть. К тому же матушка, объяснял мне отец, обладала абсолютным здоровьем, никогда не болела. Ее убили, но доказать это оказалось невозможно.

Не знаю, кому мешала моя добрая мать, кто свел с ней счеты. А может, не с ней, а с отцом? Я не поручусь, что в тогдашней бурлящей жизни у него не было врагов. И даже таких, о существовании которых он мог и не подозревать…

…В Сухуми мы прожили еще три-четыре дня. Утром отец уходил с чемоданом на базар – продавать вещи, в основном матушкины, чтобы рассчитаться с долгами за похороны. А мне он наказывал: за тобой, мол, зайдут, накормят, и не смей никуда отлучаться.

Действительно, по утрам ко мне приходили две незнакомые женщины, водили в чайную, кормили и приводили обратно. Позже одна из них стала женой моего отца, вторая была ее сестрой.

Каждый день после похорон, ближе к вечеру, мы с отцом ходили на могилку матери. Что потом? Обратный путь в Темрюк, уже без матери, без вещей и, как я понял, без денег. Это было полное опустошение – моральное, физическое, материальное.

В Темрюке нас ждал сюрприз. Позаботился начальник и друг родителя Куцин: отца назначили директором небольшой консервной фабрики в станице Крымской (сейчас – город Крымск). Мы сразу же переехали туда. Оба жили на фабрике. Там же и питались.

В это время как раз заканчивалась наладка производственных мощностей построенного по соседству завода-гиганта (по тому времени). Вскоре была запущена первая линия. Отца переводят туда заместителем директора, а директором – вот радость! – становится Куцин. Мы с отцом сняли двухкомнатную квартирку с отдельным входом у зажиточного жителя станицы. Называли его почему-то «кулаком».

Шел 1930 год. В один из выходных отец привел меня на завод и стал знакомить с производством. Объяснял все популярно. Конечно, у меня, мальчишки, дух захватило. Все казалось сказочным. Только сказка была реальностью. Много позже, когда я уже был взрослым человеком, отец рассказывал о своем могучем заводе, о Микояне, наркоме пищевой промышленности, который тогда частенько посещал Крымский консервный завод – ведь это был один из первенцев пищевой промышленности того времени. А еще я знал, что Анастас Иванович интересовался у отца его отношением к учебе…

1931 год был полон событий. Во-первых, мы его встречали не вдвоем, а втроем: приехала из Сухуми Клавдия Моисеевна, ставшая женой отца. Во-вторых, весной мы переехали в построенный заводом трехэтажный дом, который казался мне дворцом. В-третьих, я пошел в первый класс. В-четвертых, осенью того года отец уехал в Москву, его зачислили слушателем Промышленной академии имени Сталина. Она находилась в то время у Красных Ворот.

Учитывая, что нас с Крымской и заводом уже ничего не связывало, мы с Клавдией Моисеевной сначала переехали в Сухуми, где поселились в доме ее матери, а в декабре добрались до Москвы.

Отец к тому времени получил комнату в академическом семейном общежитии. Комната была большая, светлая, нашей семье в ней было удобно. А семья к тому времени состояла уже из четырех человек: Клавдия Моисеевна родила дочь, у меня теперь была сестра Леночка.

В целом жили нормально. Никаких потрясений или скандалов, но вспышки – случались. Первая – еще в Крымской, у «кулака». Хозяин имел огромную собаку, держал ее на цепи. Помню, хозяин часто говорил мне (отцу, разумеется, не смел) разные грубые слова; я решил в отместку отыграться на его собаке: длинной палкой загонял ее в будку и шуровал там.

За поединком наблюдали, спокойно сидя у окна, «кулак» с женой и Клавдия Моисеевна. Посматривая на зрителей, я решил блеснуть бесстрашием. Но у пса кончилось терпение, он вылетел из будки и дал волю клыкам… Я кричу! Клавдия Моисеевна, причитая, тащит меня в дом, промывает раны – они оказались серьезными. Мы оба испугались. Она помчалась на завод к отцу.

Вместе с ним, втроем отправились в больницу, где мне обработали раны, сделали укол от бешенства. Вечером у родителей состоялось тяжелое объяснение. Отец громко и раздраженно заявил: «Если ты и дальше будешь так смотреть за ребенком, то все плохо кончится!»

Вторая вспышка была тяжелее. Как-то поздно вечером поначалу у них шел нормальный разговор, но потом начался крик. Клавдия Моисеевна стала звать меня. Я увидел их по обе стороны стола. В руках у отца – наган. Она кричала, чтобы отец бросил оружие, и просила меня помочь… Тогда я не понимал, чем вызвана ссора, но, став взрослым и вспомнив об этом случае, попытался у отца прояснить случившееся.

Отец без особой охоты рассказал, что Клавдия Моисеевна со своей старшей сестрой была на похоронах моей матери. Там они и познакомились. Будущая мачеха приглядывала за мной после похорон. Прошло более года – и Клавдия Моисеевна соединила свою судьбу с отцом. Но, оказывается, она скрыла, что у нее есть ребенок. Ссора произошла именно по этой причине.