Когда мы вырвались из этого пекла, жена, обняв троих наших малышей и заплакав, выдохнула:

– Господи, почему именно нас? – Перекрестилась, перекрестила чад наших.

«Потому что в монастырь едем, а не абы куда», – мысленно ответил я. И всё раздумывал, чью руку я ясно видел на баранке: Ангела Хранителя или… Вспомнил житие великомученицы. После всех страшных мучений наутро Параскеву Пятницу привели в капище, решив, что она наконец согласилась принести жертву языческим богам. Но святая помолилась Спасителю, прикоснулась к одному из идолов, и все они попадали на пол, рассыпавшись в пыль и прах. Не та ли самая рука спасла нас? Кстати, рука-то была левая. Не левой ли святая прикоснулась к нечистому идолу?

Затормозил я уже сам. Оставили детей в машине – не для их неокрепших душ такое зрелище – и, захватив аптечку, помчались помогать раненым. Скоро, нагнетая страх сиренами, подлетели машины «скорой помощи», пожарные, полиция, и мы отправились дальше.

Перед глазами почему-то стоял образ Божией Матери Троеручицы.

А напрасная в переводе с церковнославянского значит «неожиданная» – смерть без исповеди, без причастия.

В монастыре нас ждали. Ждали-пожидали и кофе по-гречески, и холодная вода из святого источника, и сладчайший рахат-лукум. Матушка со стеснительной улыбкой рассматривала медную иконочку. Шептала ласково, словно не веря себе: «Параскева!» На глазах у неё выступили слёзы точно так, как виделось мне в воображении. А когда она прижала святыню к сердцу и широкий рукав рясы сполз чуть не до локтя, у меня мурашки побежали по телу. Это была та самая рука, которая управляла сегодня моей машиной…

2020 год, Вербное воскресенье

С батюшкой мы познакомились в библиотеке. Зашёл я туда ради интернета, собирал на его просторах какой-то материал. Меня предупредили, что в три часа читальный зал закроют: по четвергам отец Нил проводит там занятия с желающими. Оказалось, что среди «желающих» были и старики, и молодёжь, и школьники. Привели группу из детского интерната для слаборазвитых детей. Тут же решил остаться и посмотреть. Лично я перед такой аудиторией спасовал бы – слишком уж она разношёрстная.

Тогда меня удивило умение батюшки найти общий язык со всеми. Казалось, всем одинаково интересно. В том числе и мне. Я так не умею. Он говорил о том, как надо читать Евангелие. После занятия, или «встречи», как её называли в библиотеке, мы познакомились, разговорились, и батюшка пригласил меня в ближайшее воскресенье в свой сельский храм на службу.

Литургия закончилась поздно, потом молебен, разговор с прихожанами, какие-то неотложные мелочи-дела. Наконец подозвал меня и увёл в дом.

Мы сидим в большой трапезной. Пообедали и теперь чаи гоняем. А я не могу оторвать глаз от иконы в углу. Старинная. Без оклада. Святитель Николай Угодник. Высокий лоб с двумя высветленными выпуклостями, округлая борода, добрые, всё видящие глаза, Евангелие в левой руке. И в свете зелёной лампадки, когда меняется угол зрения, что-то поблёскивает иногда на образе святого, возле благословляющей руки на раскрытом Евангелии. Икона большая, сантиметров, пожалуй, шестьдесят – шестьдесят пять по высоте. Там, в красном углу, ничего больше и не поместилось. Матушка заметила мой интерес к образу.

– Это икона моей бабушки, – ответила она на мой немой вопрос, – а ей подарила на венчание её бабушка, значит, моя прапрабабушка.

– А там что-то блестит или мне только кажется?

– Блестит, блестит. Не кажется. Это осколок снаряда или бомбы засел в иконе. Бабушка завещала не вынимать, оставить.

Прихожане в храме любят супругу батюшки, называют её то матушка Мила, то матушка Люда. Их исправляют: правильно – матушка Людмила.

– Матушка Людмила, расскажите про осколок. Если можно, конечно. У меня не пустой интерес…

– Она расскажет. – Батюшка скрыл улыбку в ладони. – Эту историю она десятки раз пересказывала, наизусть выучила.

Матушка поправила головной платок и начала рассказ.

– Это в начале войны случилось. Бабушка говорила, что их город эвакуировали. Эшелон стоит на вокзале. Крики, стоны. К поезду несколько вагонов с ранеными прицепили. Кому в какой вагон – никто не знает. Комиссар бегает, размахивает пистолетом. Орёт: «Только самое необходимое!» Вагоны товарные, набиты битком. А тут бабушка пытается залезть с мешком, её подсаживают, она падает. Из мешка высовывается икона. Комиссар к ней: «Что у тебя там?» Она: «Икона Чудотворца». Он: «Какая может быть икона?! Сказано – самое необходимое!» Она: «У меня только самое необходимое – бельишко, хлеб, пара луковиц и вот икона». Он: «Выбрось немедленно». Она: «Как я выброшу, немцу на поругание, что я, нехристь, что ли?!» Он: «А ну выбрасывай!» И наводит на бабушку пистолет. Как бы целится. Кругом плач, крики, дети рёвом ревут, раненые стонут, эшелон пора отправлять, снаряды вражеские рвутся, паровозный свисток уши рвёт, а он в икону упёрся рогом. Навёл, значит, пистолет на бабушку и орёт, перекрикивая всех.

А тут ка-а-ак жахнет! То ли снаряд, то ли бомба с самолёта, не знаю. Бабушка присела и инстинктивно закрылась мешком. Встала, в ушах звон, в глазах всё плывёт, тошнит, а народ молчит вокруг комиссара – мёртвый лежит. С открытым ртом. Чуть не на куски разорвало. Побежали за начальником вокзала. В общем, назначили другого командира эшелона, и бабушка уехала в Вятку. В вагоне она заглянула в мешок, ведь удар-то в икону она слышала, когда присела. Смотрит, а в Евангелии, что у Николы в руках, осколочек торчит.