(АВПРИ. Ф. 337/2. Оп. 13. Д. 2. Л. 256 об.-257.)

Главным же долгом великой княгини перед Сергеем Александровичем становится забота о детях Павла Александровича — Марии и Дмитрии. Вместе с государем она принимает над ними опекунство. [1957]

Вел. кн. Елисавета Феодоровна — Николаю II

26 февраля. Москва

Милый Ники,

Позволь мне от всей души поблагодарить тебя за твою деликатность и доброту — для меня это большое утешение. Господь да наставит нас, и да поможет нам воспитывать Мария и Дмитрия так же хорошо, как это начал Сергей. Я сделаю все, что в моих силах, к тому же, зная его идеалы и принципы, мне остается лишь следовать тому, что всегда было перед моими глазами, чтобы воспитать эти юные нежные сердца в истинно христианском, истинно русском духе, всецело утвержденном на вере и чувстве долга.

То, что я могу жить в этом доме [1958] всю жизнь, большая отрада для меня. Я черпаю огромную силу и покой, находясь рядом с мощами святителя Алексия и моим дорогим в этом тихой маленькой церкви.

Могу ли я оставить мебель — она частью старинная, взята из Кремля и числится в описях, с тем, чтобы после моей смерти все было возвращено назад? Можно ли поставить одну или две двери и т. п.? Это сделало бы дом идеальным, поскольку анфилады весьма неудобны для размещения всех. Нельзя ли оставить некоторые люстры и простую мебель в комнате прислуги, или ты хочешь, чтобы все хранилось на мебельном складе дворца? Все будет зарегистрировано самым тщательным образом.

Спасибо, что назначил мне дорогого Алексея [1959] и позволил Гадону [1960] и Менгдену [1961] помогать — Менгден будет просто незаменим в детских делах.

Теперь, мой дорогой, расскажу тебе о потрясении, которое испытали мы с детьми. Павел написал, что ты разрешаешь ему брать с собой жену, если он приезжает надолго. Должна признаться, дети были очень расстроены, как и я, — каждый по-своему. Мария, увидев своего отца, который, должно быть, много чего ей наговорил (Виктория [1962] расскажет тебе подробности, писать слишком долго), и без того была потрясена смертью моего дорогого, а тут еще сказанное Павлом, так что не удивительно и даже естественно, что она бросилась ему на шею со словами: «Забери меня, забери»! [1963] И только потом, когда она поняла, к чему это приведет, что ей придется жить с женой своего отца и ее детьми, ей расхотелось уезжать. Все это она рассказала мне. К тому же Павел сообщил ей немало неосторожных подробностей, и мысль о том, что ей придется видеться с ней, просто угнетает ее. Дмитрий только рыдает и не отходит от меня ни на шаг. Сердце мое разрывается, когда он говорит: «Я не могу лгать Папа, мне придется ему сказать, что не хочу ее видеть». Его страшит мысль о расставании со мной. Он решил, что должен заботиться обо мне — ведь дяди больше нет — и до такой степени привязан ко мне, что приезд отца скорее огорчил его, нежели обрадовал — он очень боялся, что отец его заберет. Теперь, когда ты стал их опекуном, и я <тоже>, оба они счастливы, что их дом здесь, и ничего не изменится. Но, увы! необдуманные слова и письмо Павла бросили тень на идеальный образ отца, который у них сформировался, и который с такой любовью и тщанием поддерживал Сергей. Нет ли здесь какого недоразумения? То же самое написал Павел и своей сестре Мари, то есть, что он может приезжать, когда захочет, и брать с собой жену, если едет на длительный срок, а ты со своей стороны дашь ему знать, когда можно приехать. Он хотел вернуться в скорости, и я была бы очень рада, если бы он приехал на пару недель. Но, дорогой, пожалуйста, не позволяй его жене появляться здесь, в Москве. Он обещал, что она будет жить неприметно, но таких женщин скрывать невозможно, поскольку они стремятся быть на виду, и потом — она жена; и как только появится в России, она покажет себя.

Если ты не против, я привезу детей после сороковин, то есть через 18 дней. Если позволишь, останусь на неделю или менее того — будет зависеть от обстоятельств.

Я ищу завещание Сергея и пока не нашла никаких бумаг. Это ужасно больно, но мне невыносима мысль, что кто-то другой будет касаться его драгоценных бумаг и вещей. Он так любил порядок, и ради него я сама разбираю бумаги. Я была в Ильинском, Усове; мы отслужили в церкви, все, казалось, уснуло в снегу. Потом в Нескучное [1964] , а теперь, и здесь, и сегодня в генерал-губернаторском доме. Господь милостив ко мне, дает мне силы.

Я напишу Павлу несколько слов о том, что мы с тобой стали опекунами его детей, Алексей — моим, а Менгден — поверенным в денежных делах. Ни словом не упомяну о его жене, никаких подробностей, просто — вежливое письмо [1965] .

Благослови тебя Бог, мой дорогой! Благослови и храни тебя Бог! Элла.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1.Д. 1254. Л. 1–6 об. — на англ. яз.)

Вел. кн. Елисавета Феодоровна — Николаю II

<6–7 марта>

Дорогой мой Ники,

Прости, что надоедаю со своими личными делами! На днях я уже писала тебе — может, Аликс ответила бы на мои вопросы карандашом? Ты, конечно же, не можешь. Помоги тебе Бог! Разве сравнить твои кресты с моими? Ведь все скорби, все тревоги целой страны тяготят твое бедное доброе сердце и думы. Да поможет и благословит тебя Бог, дорогой, и небесные молитвы моего милого покроют тебя. Какое утешение принесло нам всем вчера Святое Причастие!

Виктория написала мне все о Павле. Я чувствовала, что здесь кроется какое-то недоразумение.

Позволь мне высказать одну просьбу — она касается Истомина [1966] . Думаю, Менгден говорил о нем, когда упоминал о других сотрудниках Сергея. Добрая старая душа не желает ничего другого, как только остаться здесь, умереть здесь. Он может жить вполне обеспечено на пенсию, которую получает. Но нельзя ли его прикомандировать ко мне? Это почетное место, и только. Возможно, нам с тобой удастся поговорить об этом при встрече. Я упоминаю об этом только потому, чтобы он не получил никакого другого нового назначения.

Нежно целую тебя,

твоя любящая Элла.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1254а. Л. 31–32 об. — на англ. яз.)

Воспоминания вел. кнж. Марии Павловны

Отец предпринимал попытки забрать нас к себе, но они не увенчались успехом: тетя удерживала нас при себе, исполненная сознания долга в память о своем муже.

Мы возобновили наши занятия, и вскоре на развалинах прошлой жизни сложился новый заведенный порядок. Тетя желала следовать традициям, установленным мужем. При всех обстоятельствах она взывала к его имени; ее усилия постоянно сводились к тому, чтобы регламентировать наше существование формулировкой: а как поступил бы он?