По-моему, на глаза ее даже навернулись слезы.

— Ну-ну, — сказал я, вырубая верхний свет и принимаясь поспешно раздеваться. — Прости меня, малышка… Черт бы побрал Четырнадцатого с его картами — от игры совсем ум за разум зашел!.. Ты, наверное, замерзла, да? Я сейчас тебя погрею.

Снимая комбинезон, я на ощупь обнаружил, что во внутреннем кармане что-то есть, и вывернул его наизнанку. Это были листы стандартной писчей бумаги, сложенные вчетверо, и огрызок карандаша.

И тут я вспомнил, как в самом конце рабочего дня решил перед сном перенести на бумагу события этих суток, дабы назавтра не начинать все с нуля. Я нерешительно почесал руку, от ночной прохлады начинавшую покрываться «гусиной кожей», но из темноты донесся жаркий шепот Десятой: «Ты скоро?» — и я опять спрятал бумагу и карандаш в карман. В данной ситуации это было не актуально.

Мой выбор был вознагражден Десятой по достоинству. Я даже не ожидал, что нам с ней будет так хорошо. Днем она выглядела такой ершистой и неподступной — просто-таки ежик в юбке! — а в постели неожиданно оказалась нежной, самозабвенно отдающейся и жадно требующей все новых ласк женщиной.

Мы с ней позабавились несколько раз подряд, а потом меня сморил короткий сон, вынырнув из которого, я обнаружил, что Десятой рядом со мной уже нет и одежда ее куда-то исчезла, только в комнате витает еле уловимый аромат ее духов да подушка все еще сохраняет запах ее волос.

Спать мне больше не хотелось, и головная боль моя сразу прошла, так что я достал из кармана комбинезона листки, чтобы все-таки записать сегодняшний день.

Однако писать мне опять помешали.

Дверь с легким скрипом растворилась, и в комнату мою вошел чей-то освещенный лишь лунным светом из окна силуэт, в котором я с удивлением и легким испугом узнал Первого. Видно, он еще не ложился, потому что был полностью одет.

Он уверенно сел на край моей кровати и сказал:

— Нам нужно поговорить, Третий.

— О чем? — машинально спросил я, а сам подумал, что начало нашего общения весьма смахивает на диалоги с участием Седьмого и Восьмого. Только вот говорить со мной Первый намерен явно не о погоде. Может, он хочет разобраться со мной как с мужчиной из-за Десятой?

— Я же вижу, как ты мучаешься, и, поверь, мне искренне жаль тебя, — сказал Первый. — Но я не пойму, чего ты хочешь, парень.

— Я хочу всего-навсего узнать, кто я такой, кто такие мы все, где мы находимся и зачем, — сказал я, решив больше не запираться. Может быть, мне и удастся что-то вытянуть из Первого — ведь сейчас он совсем не похож на того, каким бывает днем. — Но для этого я должен вспомнить, понимаете? Вспомнить все, что было раньше.

— Ну и как — получается? — деловито осведомился Первый.

—Нет.

— И не получится!

— Почему?

— Потому что нельзя вспомнить, если нет памяти. «Нельзя ходить, если нет ног», — мгновенно вспомнил я недавние слова Одиннадцатого.

— Как же мне быть? И что мне делать? — вслух спросил я.

Первый тяжко вздохнул.

— Твоя ошибка, Третий, заключается в том, что ты пытаешься найти кого-то, кто бы знал ответы на твои вопросы. Поэтому ты то начинаешь приставать к другим, то тебе мнится, что разгадка скрывается по ту сторону Стены, и тогда ты слепо бьешься в нее лбом. А на самом деле разгадка — в тебе самом, но проблема в том, что ты никак не можешь нащупать верный путь к ней.

— Значит, никто больше не знает, что происходит с нами?

— Почему же? — усмехнулся Первый. — Решение твоей задачки известно, например, мне.

— Да? Но почему вы его скрываете? Почему не рассказываете то, что знаете, остальным?

— А зачем? Во-первых, это никого, кроме тебя, не интересует. Им и без этого знания неплохо живется, верно? А во-вторых, если даже каким-то образом все узнают правду о мире, то они тут же попытаются перекроить его на свой лад, ты согласен? Поверь, ничего хорошего не будет, если эта толпа, например, полезет крушить Стену.

— Почему? — спросил я.

И тогда Первый рассказал мне все.

Оказывается, раньше мы были экипажем звездолета, и было нас шестнадцать. Катастрофа произошла, когда мы находились в полете за много парсеков от Земли. В результате сбоя автоматических систем управления взорвался реактор, и пятнадцать членов экипажа мгновенно погибли. Он, Первый, чудом уцелел и шансов на то, что его на полуразрушенном корабле когда-нибудь найдут, не было. Вероятность этого была настолько ничтожна, что ею можно было пренебречь. К счастью, кое-что из бортового оборудования и источников энергии после взрыва сохранилось, и Первый начал с того, что окружил силовым полем тот кусочек корабля, который пострадал при катастрофе меньше других. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы создать полностью автономный мирок, бесперебойно обеспечиваемый воздухом, энергией, пищей и всем прочим, необходимым для жизни.

Когда все было готово, он понял, что не сможет вынести одиночества. Человеку обязательно нужно общество себе подобных, иначе он перестанет быть человеком. К великой радости Первого, в Главном Мозге звездолета сохранились информационные матрицы личности его погибших товарищей, и, пользуясь системами клонирования, он сумел воссоздать точные копии всех членов экипажа. Но при материализации клонов в программе обнаружились повреждения, в результате чего двойники погибших оказались лишенными памяти о том, кто они и что произошло накануне их «второго рождения»… Сначала Первый хотел уничтожить этих гомункулюсов, но потом решил оставить такими, какими они получились. А потом он сделал вывод, что должен всячески скрывать от них правду и делать вид, что он — такой же, как они…