… Эх вы, скажу я тогда шефу с упреком, а я-то думал, вы всё поняли. Ни черта вы так и не поняли, мой хороший Генон, потому что на самом деле Подопечный вовсе не заказывал Юре Никитину свое убийство. Он заказывал ему нечто другое – покушение на его, Подопечного, убийство , которое будет тем более убедительным, что совершать его будет киллер известный и все еще разыскиваемый. Но тогда логично будет предположить, что покушение это необходимо Подопечному с одной-единственной целью: проверить те подозрения в отношении нашей Опеки, которые у него некоторое время назад возникли и успели окрепнуть после обнаружения камеры наблюдения в своем кабинете. Видимо, терзаемый не самыми светлыми мыслями, он в результате все-таки пришел к идее о том, что ему тайно помогает некая могущественная организация. Почему и зачем – другой вопрос, пока что ему важно установить сам факт скрытой опеки… Разумеется, подобное покушение стало бы весьма действенным способом проверки такого предположения, потому что люди, незримо охраняющие Подопечного, не могут не отреагировать на явную угрозу его жизни, когда киллер направит на него ствол оружия…

«Значит, ты полагаешь, что Дизик взобрался на кран с оружием, вовсе не собираясь убивать Подопечного?», непременно спросит меня шеф. Значит, он только разыгрывал покушение на убийство?

Нет, шеф, скажу я. Может быть, я уже запутал вас, но, если бы не наше вмешательство, Никитин выстрелил бы в Подопечного и наверняка с первого же выстрела уложил бы его наповал на промерзшем асфальте возле проходной института.

Дело в том, что покушение должно было состояться лишь на следующий день и совсем в другом месте и при иных обстоятельствах. Учитывать здесь следует то, что раз это покушение изначально замышлялось как фактор привлечения внимания возможных телохранителей, то и проводиться оно должно было совсем не так. Я думаю, наиболее оптимальными условиями совершения такого покушения должны были явиться, во-первых, присутствие многих людей вокруг в момент выстрела, а во-вторых, обеспечение безопасного отхода Дизику. А поскольку в тот день Подопечный впервые изменил маршрут своего утреннего следования на работу и отправился на метро, то, видимо, следует предположить, что дружки договорились инсценировать покушение во время следования Подопечного подземным транспортом. Я не знаю, должен ли был Дизик стрелять в своего бывшего сослуживца настоящими боевыми патронами и «промахнуться лишь по чистой случайности» или использовать холостые, но ясно одно: всему этому действу суждено было разыграться вчера утром, потому что именно вчера Подопечный вновь избрал окольный путь на работу через Красные Ворота. И то, что покушение не состоялось, теперь неопровержимо докажет ему, что Опека – отнюдь не плод его воспаленного воображения… Он все-таки умный мужичок, этот наш инженерик. Во всяком случае, не так прост, как кажется на первый взгляд. Дизик, конечно, мог дать ему огромную фору по части коварства и предательства, решив убрать своего бывшего дружка накануне покушения, но и Подопечный был не лыком шит. Задумав свою комбинацию, он, судя по всему, не упустил из виду возможность того, что люди, которые следят за ним везду и всюду, могут взять Никитина сразу, как только он попадется им на глаза – если вздумает начать двойную игру против своего старого друга. Так оно и оказалось. Мы бездарно проиграли Подопечному, когда взяли Дизика «с поличным», и эта ошибка стала непоправимой, когда киллер взял да и отбросил копыта по причине слабого сердечка…

И тогда Генон, конечно же, скрипнет зубами и выругается, потому что только теперь до него дойдет тот логичный вывод о нашем провале, к которому я буду стараться подвести его под ручку. Ведь если Подопечный убедился в наличии Опеки, то теперь наши усилия переходят в принципиально новую стадию, стадию легализации всей операции и перехода к открытому обеспечению жизнедеятельности «детонатора».

Не говоря о том, что подобный поворот дела усложнит нашу деятельность в энной степени, просто бессмысленно пытаться ублажить человека, если он знает, что окружающие смотрят ему в рот в готовности выполнить любое его пожелание. Счастье – штука весьма непрочная, и если можно получить его задаром, «по щучьему велению», то лишь на очень короткое время…

Однако ничего этого я так и не сказал Генону. У меня не было возможности это сделать: в тот день он, почему-то впервые изменив своему обыкновению, так и не появился в диспетчерской с утра. (Впоследствии выяснилось, что именно в то утро на Садовом кольце в районе Курского в зад «Волги» Генона врубился самосвал, водитель которого не сделал поправку на гололед. Шефу повезло, и он отделался лишь легким испугом, но машина его влезла под передний бампер грузовика так прочно, что удалось ее вытащить лишь полчаса спустя).

Но когда я, мысленно сочинив и откорректировав вышеприведенный вариант своего диалога с Геноном, глянул на экран квадратора, то остолбенел.

ПОДОПЕЧНЫЙ И НА ЭТОТ РАЗ ИЗБРАЛ СВОИМ МАРШРУ-ТОМ ПУТЬ ЧЕРЕЗ СТАНЦИЮ МЕТРО

«КРАСНЫЕ ВОРОТА»! Вместо того, чтобы сесть на подошедшую к остановке одновременно с ним «двадцатьчетверку», идущую в направлении к «Авиамоторной», он снова упрямо дождался троллейбуса, направлявшегося к памятнику «мужика в пиджаке», и минут через десять должен был войти в метро, как делал это вот уже два дня подряд.

И тогда я понял, что исход операции, на протяжении многих лет впитывавшей в себя, наподобие гигантской губки, усилия, пот, кровь, отчаяние и горечь поражений множества людей, зависит сейчас от одного-единственного человека – от меня…

Ведь если Подопечный направлялся к метро и сегодня, это могло означать только то, что он все еще ожидает «покушения» со стороны Дизика. Я не знал, действительно ли тот спектакль, который два друга договорились разыграть, был намечен на сегодня, или же речь шла о дополнительном, подстраховочном варианте, осуществляемом «на всякий случай, если что», да сейчас это было и не важно.

Важнее было другое. Я мог бы еще попытаться спасти Опеку, но для этого мне пришлось бы импровизировать на ходу. Самому себе я напоминал актера, который был вытолкнут некими балбесами-шутниками за шиворот на сцену в самый драматический момент незнакомой ему пьесы и которому, ради спасения репутации режиссера, надо так органично вступить в спектакль, чтобы зрительный зал ничего не заметил, а для этого надо, во-первых, мгновенно сориентироваться, а во-вторых – сочинить очень правдоподобный текст, потому что суфлер, не ожидавший такого поворота событий, крепко спит в своей будке. Иными словами, нужно со скоростью самой быстродействующей вычислительной машины произвести в уме расчеты, и причем не с математическими величинами, а с поступками и логикой действий персонажей пьесы…

Вывод напрашивался сам собой: если бы я захотел воспользоваться тем шансом, который судьба подарила мне, то именно я должен был совершить мнимое покушение на Подопечного. Именно я должен был разыграть этот фарс, предназначенный для успокоения нервишек человека, от эмоций которого зависела вся наша страна, а может быть и планета. Да, сейчас я являлся диспетчером, то есть тем лицом, от которого в системе Опеки зависит очень многое. Диспетчеру подчиняются все остальные кураторы, и только он имеет чрезвычайные полномочия в экстремальной ситуации. Почти такие же, как у Генона… И сейчас в моем распоряжении были десятки людей, в том числе и те, кто находился в непосредственной близости от «Красных Ворот». Но я прекрасно понимал, что если я сейчас отдам любому из этих людей распоряжение совершить покушение на жизнь Подопечного, пускай даже и ложное, но с настоящим оружием, это вызовет, в лучшем случае, непонимание. Чтобы меня поняли, придется объяснять все то же самое, что я хотел рассказать Генону, только времени на обстоятельный и аргументированный доклад у меня уже не будет, а в результате мне никто не поверит, а если не поверит, то не только не подчинится, но и сделает всё, чтобы помешать осуществлению моего «бредового замысла»…