Руками, коленями, животом Сергей ощущал, что под ним почти нет опоры и держаться на льду ему помогает какая-то неведомая сила, которой он не знал названия, но молился про себя, чтобы не ухнуть в ледяную бездну.

Как он ухитрился кинуть Игорю верёвку, непонятно даже ему самому. Но Игорь сумел ухватиться за завязанный узлом конец, и Сергей стал медленно отползать назад к товарищам. От неимоверной тяжести мужского тела в мокрой одежде у Сергея выворачивались руки в суставах, а по ободранной щеке сочились капли крови. Но всё-таки он вытащил Игоря, а после, стуча зубами от холода и напряжения, не мог сделать глоток спирта из фляжки капитана.

Поскольку вариант купания в прорубе был предусмотрен и пара комплектов запасной одежды распределена по вещмешкам, то прямо на морозе, подпрыгивая от леденящего ветра, Сергей с Игорем переоделись в сухое и группа снова выдвинулась вперёд. Семьсот шагов, остановка, лунка.

На пятнадцатом километре лёд начал разбегаться трещинами, и капитан Сорокин дал приказ повернуть назад.

Спустя неделю поход повторили и на семнадцатом километре встретились с разведгруппой, которая делала замеры с противоположного берега от Кобоны.

Ещё через несколько дней из автобата по намеченной трассе пошла пробная машина без груза. Она не вернулась.

Следующим по ладожскому льду пошёл санный обоз, и только затем шофёры получили приказ выйти первым караваном.

Вчера умерла тётя Женя. Сложив на животе большие руки, она лежала на полу и невидящими глазами смотрела в потолок.

Утром она поднялась, в большой кастрюле сварила ремень Егора Андреевича, а потом ушла в свою комнату, упав мёртвой.

Впрягшись в санки, Катя с Егором Андреевичем отвезли тётю Женю в музыкальную школу на соседней улице. В школьные классы складывали трупы со всего квартала, и из окон торчали руки, ноги, головы, но это давно никого не пугало, потому что мёртвых в Ленинграде становилось больше, чем живых.

А сейчас Катя стояла у двери кухни, куда переселились жить все соседи, и смотрела, как умирает двенадцатилетняя Ниночка. С запрокинутой к потолку головой девочка спокойно вытянулась на кровати, будто заснула. Но по синюшному цвету щёк и заострившемуся носику Катя определила, что счёт Ниночкиной жизни идёт на часы, если не на минуты.

Рядом, свернувшись в клубок, Нину обнимал Ваня, который не плакал, а жалобно поскуливал, словно заблудившийся щенок.

Сама Вера лежала на диване, отвернувшись лицом к стене, и молчала.

«Если бы я могла разыскать хоть крошку еды», – с тоской подумала Вера и внезапно вспомнила колокольню и подобранную с пола корочку хлебца.

Господи, как же я могла забыть!

Распахнув дверь, она кинулась в комнату Егора Андреевича, по ходу задев соседку Кузовкину.

– Смотреть надо, – прошипела она Кате в спину.

Не отвечая, Катя ворвалась в комнату, бросилась на колени и остервенело принялась выбрасывать из рюкзака свои вещи. Блузка, чулки, носки, синяя сатиновая юбка. Где же спортивные шаровары?

Она вспомнила, что тушила в них зажигалки на крыше, а потом засунула на дно платяного ящика, выделенного ей Егором Андреевичем. Не теряя времени, Катя на четвереньках переползла к шкафу и выдвинула ящик. Скатанные в трубочку, шаровары лежали, прижатые посылкой для неведомой тёти Люды. Надо же, она напрочь забыла о ней.

Рывком достав шаровары, Катя скользнула рукой в карман и с облегчением перевела дыхание. Есть!

Корочка хлеба была туго запутана льняной верёвочкой, продетой в ушко крестика. Не став раскручивать, Катя побежала в кухню и налила в кружку тёплой воды.

– Вера, вставай, я нашла хлеб для Нины!

На тёмном лице Веры собрались морщины:

– Я не могу встать, Катюша.

Её надтреснутый голос терялся в пространстве кухни.

Под пристальным взглядом Вани Катя стала крошить хлеб в чашку.

– Тётя Катя, а у тебя для меня есть хлебушек?

– Нет, мой хороший. Потерпи, это для Ниночки. Я тебе завтра хлебец принесу.

Мальчик послушно кивнул стриженой головой, на которой бледными лопушками торчали уши, казавшиеся непомерно большими.