Шрифт:
По смерти Ярослава «Святослав князь, сын Всеволожь, седе в Володимери на столе отца своего, а сыновци свои посади по городом, якоже бе им отец урядил Ярослав». Однако Ярославичи не примирились с переходом Владимира и всего великого княжения к дяде Святославу. Андрей Ярославич и вслед за ним Александр поехали в том же 1247 г. к хану Батыю, а хан послал их в Монголию «к Кановичам», наследникам великого хана. Святослав не дождался их возвращения на великом княжении; «седе лето едино» и согнал его с Владимирского стола третий Ярославич, Михаил Хоробрит.
По отрывочности дошедших до нас сведений об этой поре вопрос о ближайших мотивах смуты, о том, например, стоит ли она в связи с темной историей гибели Ярослава Всеволодовича, неразрешим, но, предположительно, как выше было указано, такая связь представляется вероятной. Впрочем, даже признание этой вероятности мало чему помогает, раз мы не знаем существа разыгравшейся в Орде интриги и содержания двукратных переговоров Ярослава Всеволодовича с ханом Батыем. Одно лишь поведение сыновей Ярослава может навести на предположение, что, быть может, уже их отец, утвердив свое положение относительно Золотой Орды, сделал попытку установить преемство на Владимирском столе, в обход притязаний боковых линий, за прямым своим потомством. Такие попытки – не новость в междукняжеских отношениях: если не вспоминать о старом Ярославе, примеры тому дают действия Владимира Мономаха, старшего Мономашича Мстислава, да и всей старшей линии Мономахова рода [121] .
121
Ср. Княжое право. С. 80–81; ср. о Всеволоде Ольгович (Там же. С. 89–91).
Как бы то ни было, таковы притязания самих Ярославичей. И они имели успех, в несколько неожиданной (быть может, более неожиданной для нас, чем для них) [122] форме. Дело, если судить буквально по летописной записи, какую дает нам Лаврентьевская летопись, решалось не в Золотой Орде, а при великоханском дворе. Хановичи «приказаша Олександрови Кыев и всю Русскую землю, а Андрей седе в Володимере на столе» [123] . Как представлялся этот раздел на деле, трудно угадывать; видно только, что Новгород – под властью Александра, а Переяславль перешел от него к Андрею [124] . Поездка Святослава Всеволодовича в Орду, если она имела целью добывание великокняжеского стола, не привела ни к чему; ему пришлось доживать свой век на Юрьеве-Польском. Так сложилось положение на Руси в 1249 г. На следующий год прибыл в Суздальскую землю из Киева митрополит Кирилл, и состоялась свадьба Андрея Ярославича с дочерью князя Галицкого Даниила Романовича; совершив венчание, митрополит ездил и к Александру в Новгород. А то были годы, когда Даниил Галицкий «рать держаше с Куремсою»: в начале 1250-х гг. наблюдаем сближение между Южной и Северной Русью, которое нельзя не связать с планами борьбы Даниила против татар. Князь Андрей «здума со своими боярами бегати, нежели цесарем [то есть ханам] служити», сообщает летописец под 1252 г., когда хан послал на Андрея рать свою с царевичем Неврюем. А в то же время «иде Олександр, князь Новгородский, в татары, и отпустиша и с честью, давше ему старейшинство во всей братьи его» [125] . Александр не примкнул к замыслам брата, а поспешил в Орду, чтобы отклонить крушение своей власти и большую беду для Руси. Андрей, преследуемый татарами [126] , бежал в Новгород, а затем на время скрылся за морем, в Швеции. Александр Ярославич стал владимирским великим князем.
122
Представляется вероятным видеть тут черту ханской политики, искавшей способа утвердить за собой господство и над Южной и Западной Русью; однако форма могла быть подсказана только русскими людьми, но, конечно, не Александром Ярославичем.
123
Лаврентьевская летопись. С. 448.
124
Александр при дальнейших событиях – в Новгороде, а татарское нападение в 1252 г. настигает Андрея у Переяславля, и тут, в Переяславле, захватили и убили жену князя Ярослава Ярославича и его воеводу Жидислава, а детей его захватили в плен; по-видимому, князь Ярослав примкнул к планам брата Андрея (Лаврентьевская летопись. С. 449–450; ПСРЛ. Т. VII. С. 60). Ср. замечания С. М. Соловьева (Кн. I. С. 839).
125
Лаврентьевская летопись. С. 449. Никоновская летопись, а за ней историки XVIII и XIX вв. приняли сопоставление этих известий за основание приписать самое нападение татар на Андрея – проискам Александра. Однако поход Неврюя лишь часть предпринятых татарами операций: в 1253 г. Куремса начинает наступление на Даниила Галицкого, законченное затем Бурундаем. Татары в этот момент опасности для их владычества на Руси отнюдь не орудие княжеского соперничества.
126
Лаврентьевская летопись не говорит о битве, позднейшие своды смягчают впечатление обидной беспомощности, вводя в рассказ «сечу велику» (ПСРЛ. Т. VII. С. 159).
Волнения не утихли после бегства князя Андрея. Сквозь отрывочные записи, какие сохранили дошедшие до нас летописные своды, выступают черты напряженной тревоги и жажды противодействия, с какими Русь встретила первые моменты организации татарского владычества. С этими настроениями, а не с какими-либо междукняжескими счетами правильнее связывать известие о том, что в начале 1254 г. тверской князь Ярослав, «оставя свою отчину», ушел «с боярами своими» в Ладогу и во Псков [127] . Отсюда его призвали к себе новгородцы, выгнав из города Александрова сына Василия. Василий удержался в Торжке до прибытия великого князя Александра, и новгородцы смирились, приняли его снова на княжение [128] . Та черта этих волнений, что за Василия Александровича стояли бояре новгородские, а против него – черные люди, связывает их с дальнейшими событиями, когда на Русь явились татарские «численники». В татарское «число» были ими сперва положены Суздальская, Рязанская и Муромская земли, причем татары «ставиша десятники и сотники, и тысящники, и темники». Затем пришел черед исчислению Новгородской земли. По первым же вестям об этом «мятошася людие через все лето в Новгороде», а когда в Новгород прибыл великий князь Александр с татарскими послами, из Новгорода бежал во Псков сын его Василий. Александр вывел сына из Пскова, сослал его «на Низ» и сурово покарал его советников, «кои князя Василья на зло повели» [129] . Однако новгородцы не допустили сбора «десятины и тамги»: «не яшася по то», хотя дали дары царю и послов отпустили с миром. Только через год страх нового татарского нашествия на Русь привел новгородцев к горькой покорности; и то «бысть мятеж велик в Новегороде», когда «раздвоишася людие и створиша супор: большие веляху меншим ятися по число, а они не хотяху» [130] . Великому князю Александру пришлось дать стражу для охраны ордынских послов, но дело, в конце концов, уладилось: «окаянные» уехали «вземше число», а великий князь Александр посадил в Новгороде на княжение сына Дмитрия. Вскоре поднялось волнение против «насилия поганых» по городам «низовской» земли: народное восстание выгнало из Владимира и Суздаля, Ярославля и Переяславля «бесермен» – откупщиков татарской дани и их сборщиков. Великий князь Александр поспешил в Орду к хану, «дабы отмолил люди от беды». Энергия и власть великого князя удержали русских людей от безнадежной траты сил в разрозненных вспышках противодействия иноземному игу. Для этого пришлось преодолеть не только брожение народного негодования, но и глубокие разногласия в княжеской и боярской среде [131] . Александр провел свою ордынскую политику: и в отношениях Руси к власти хана – он подлинный великий князь всей Северной Руси [132] .
127
Лаврентьевская летопись. С. 450. Сама терминология этого известия вызывает на сопоставление отъезда Ярослава с бегством Андрея.
128
Там же. С. 450–451. Полнее ПСРЛ. Т. VII. С. 160–161.
129
Неясно, кто эти советники князя Василия. Новгородская I дает такой текст: «Князь Александр выгна сына своего из Плескова и посла в Низ, а Александра и дружину его казни: овому носа урезаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повел» (С. 278; то же Воскресенская летопись – ПСРЛ. Т. VII. С. 161); Никоновская летопись (т. X, с. 142) выпускает непонятного «Александра», и потому «дружина» стала в ее тексте дружиной князя Василия. Не новгородцы ли этот Александр и его дружина? Указатель «Новгородская летопись по синодальному харатейному списку» превратил этого Александра в «начальника дружины князя Василия Александровича»!
130
Полный горечи «менших», рассказ с жалобой на бояр, что при установлении дани они «творяху себе легко, а меншам бе зло» (ПСРЛ. Т. VII. С. 162). Хронология этих известий сильно спутана и несогласованна в разных летописных компиляциях.
131
Разногласия эти глубоко захватили влиятельные общественные группы: князь Андрей Ярославич «здума со своими бояры», что лучше покинуть княжение и родину, чем служить ханам; Ярослав бежал из «отчины» – «с боярами своими»; в Новгороде борются две партии: одна склоняет новгородцев к покорности требованиям хана и великого князя Александра, другая – наводит князя Василия Александровича на «зло» сопротивления политике великого князя-отца.
132
Крайняя скудость наших сведений о русско-татарских отношениях XIII и начала XIV в. (едва ли случайная, так как замалчивание или, по крайней мере, смягчение фактов, тягостных или противоречащих воззрениям и тенденциям книжника-летописателя, – характерная особенность наших летописных сводов) не дает возможности учесть результаты татарской политики Александра Невского. Быть может, ими объясняется отсутствие иных, кроме одного, приведенного выше, следов татарских десятников, сотников, тысяцких и темников? Вопрос о времени, когда сбор дани и выплата татарского «выхода» ордынским властям перешли в руки князей, неразрешим с достаточной определенностью. Не знаем, в чем состояла «ослаба от насилья татарскаго» по смерти хана Берке (ум. в 1266 г.), отмеченная в летописных записях (ПСРЛ. Т. X. С. 145). С. М. Соловьев отметил, что после 1269 г. (когда упомянут Амраган, великий баскак Владимирский) нет больше помина о баскаках; что после переписи 1275 г. – «не упоминается больше о перечислении – ясный знак, что ханы, по разным причинам, начали оказывать доверенность князьям и что последние взяли на себя доставку дани в Орду», что князь Андрей Александрович обвинял перед ханом брата, великого князя Дмитрия, в уклонении от уплаты дани. Соловьев говорит об «удалении баскаков, численников и сборщиков дани» без возможности датировать и различить моменты этого освобождения Руси от постоянного и непосредственного воздействия ордынских властей. Однако terminus post quem для этого процесса – время Александра Невского. Надо признать, что активная роль княжеской власти в удовлетворении татарских требований и постепенное вытеснение прямых агентов власти хана с Руси начались с его времени (см. Соловьев С. М. История России. Кн. I. С. 1158). Русская письменность сохранила память об Александре Невском как о «хранителе и заступнике» Русской земли (Мансикка В. Й. Житие Александра Невского. С. 101).
Таким же носителем великокняжеской власти видим Александра Ярославича и во внутренних делах Северной Руси, и в ее внешних отношениях. Его сын Василий отражает в 1253 г. набег Литвы на новгородские владения; в 1256 г. Александр, по вестям из Новгорода, что шведы ставят укрепления на реке Нарове, ходил «со всею силою, с новгородци и суждальцы» и «повоева Поморие все»; в тяжелую годину восстания против татар Александр, уезжая в Орду к хану, отправил брата Ярослава и сына Дмитрия и «все полки с ними» воевать вместе с новгородцами и союзной Литвой на Юрьев против немцев [133] . Неизбежная тягота борьбы с внешним врагом и невозможность вести ее на два фронта должны были сильно повлиять на политику Александра по отношению к татарам.
133
Новгородская I летопись. С. 274, 277 и 281; ПСРЛ. Т. V. С. 190; Т. VII. С. 163.
И внутри владимирского великого княжения еще не видно черт политического распада. Ростовские князья, братья Васильковичи, сыновья Василько Константиновича, по смерти отца «седоста в Ростове на княжении»; с 1251 г. младший, Глеб, княжит на Белоозере, но этим не разбито единство ростовской отчины [134] . Князь Глеб участвует во всех ростовских делах нераздельно с братом, и только после его смерти (на Ростовском княжении) настанет выделение Белозерского княжества из Ростовского в особую отчину Глебовичей, не без борьбы, однако, с Борисовичами, стоявшими за единство владения ею. Ростовские Васильковичи при великом князе Александре Ярославиче всецело его подручники. Они, видимо, сразу примкнули к его политике. Князь Борис был в Орде, когда там разыгралось трагическое дело Михаила Всеволодовича Черниговского, и вместе со своими боярами уговаривал Михаила «сотворить волю цареву». Глеб Василькович был первым из русских князей, который «оженися в Орде» [135] . Есть указания на особо близкие отношения Александра Невского к Васильковичам: с князем Борисом он посылает дары Улавчию, ордынскому временщику при хане Берке [136] ; в Ростов едет из Новгорода, уладив тамошнюю смуту, поделиться успехом с епископом Кириллом и ростовскими князьями [137] .
134
Никоновская летопись разделяет Ростовское и Белозерское княжение с 1238 г., переделав запись своего источника: «А в Ростове седоста Васильковичи Борис да Глеб на княжение» (см. ПСРЛ. Т. IV. С. 34) в такую формулу: «А князь Борис Василькович сяде в Ростове, внук Констаньтинов, правнук Всеволож, праправнук Юрья Долгорукаго, препраправнук Владимера Маномаха, пращур Всеволож, прапращур Ярославль, препрапращур великого Владимера, а брат его князь Глеб Василькович сяде на Беле езере» (ПСРЛ. Т. X. С. 113). Книжник, ее составитель, не согласовал этого с сохраненным и в его труде известием 1251 г.: «Князь Глеб Василькович [внук Константинов, правнук Всеволож, преправнук Юрья Долгорукого] иде на Белоозеро, в свою отчину» (Там же. С. 138; ср. Лаврентьевская летопись. С. 449; Т. VII. С. 159). A. B. Экземплярский полагает, что Белозерский «удел мог существовать даже ранее 1251 г., хотя Глеб и жил пока в Ростове» (Указ. соч. Т.П. С. 155, примеч. 455); понимать это надо так, что, возможно, предназначение князю Глебу Белозерского княжения – по «ряду» отца, если он успел его сделать, или по «уряженью» князей – родичей с великим князем относительно малолетних ростовских князей, когда они «посажены» на Ростовское княжение.
135
Лаврентьевская летопись. С. 451. Перед тем Глеб ездил в Монголию к великому хану. В 1276 г. братья ходили в Орду с другими князьями по зову хана Менгу-Темура в поход против Ясов. Борис умер в Орде перед походом, а Глеб вернулся на Ростовское княжение.
136
Лаврентьевская летопись. С. 451: в 1256 г. «князь Борис поеха в Татары, а Олександр князь послал дары; Борис же быв у Улавчия, дары дав и приеха в свою отчину с честью». Никоновская поняла по-своему: «Князь же Борис Василькович Ростовский иде в Татары со многими дары; также и Александр Ярославич посла послы своя в Татары со многими дары» (ПСРЛ. Т. X. С. 140–141).
137
Лаврентьевская летопись. С. 452. Возможно, что великий князь Александр нашел опору своей политики в духовенстве. Митрополит Кирилл, ставленник Даниила Галицкого, был, по-видимому, посредником в сношениях своего князя с Андреем Ярославичем, но затем остается в течение ряда лет на севере. В решительный момент – 1251 г. – оба Кирилла, митрополит и епископ Ростовский, ездили к Александру в Новгород, а затем митрополит встречает Александра «со кресты у Золотых ворот» во Владимире, когда тот вернулся из Орды ханским ставленником на великое княжение, и участвует в обряде посажения. Упоминается он во Владимире и в 1255 г., а в 1256 г. сопровождает Александра в Новгород (ПСРЛ. Т. VII. Т. 161; впрочем, известие это весьма сомнительно и не подтверждается другими летописями). Предположение Голубинского, что митрополит Кирилл, быть может, «после 1252-го и 1256 гг. не уходил из Северной Руси и провел в ней сподряд все время с 1250-го по 1263 г.» (История Русской церкви. Т.П. С. 57), – вероятно, тем более что в 1261 г. по его благословению решено дело об управлении Ростовской епархией, в 1262 г. состоялось поставление нового ростовского епископа Игнатия, а в 1263 г. митрополит Кирилл совершает обряд погребения тела великого князя Александра. Е. Е. Голубинский указывает и на то, что митрополит Кирилл только в 1274 г. поставил нового епископа во Владимир на место убитого татарами в 1228 г. Митрофана и склонен приписать Кириллу мысль если не о перенесении во Владимир митрополии, то об оставлении Владимирской епархии за митрополитами. На севере должно было состояться поставление епископа Митрофана на новую Саранскую епархию в 1261 г. – быть может, также момент в татарской политике великого князя Александра.
Великий князь играет первую роль в делах Ростовской епископии [138] . Ростовское княжество – лишь особый элемент в составе владимирского великого княжения.
Судьба Ярославля, который также входил в состав ростовской отчины Константиновичей и выпал на долю Всеволода Константиновича, а после его гибели в татарское лихолетье перешел к Всеволодичу Василию, сложилась весьма своеобразно в момент кончины этого князя, при владимирском княжении Андрея Ярославича [139] . Василий Всеволодович умер в 1249 г., оставив после себя вдову и дочь. Умер он во Владимире, где тогда же находились у князя Андрея – великий князь Александр и ростовские князья. На этом съезде князей и было, по-видимому, решено оставить Ярославль с волостями за вдовой-княгиней Ксенией и ее дочкой Марией Васильевной. Быть может, тогда же намечено было обручение ярославской княжны с Ростиславичем Федором, который княжил на Можайске [140] , а благодаря этому браку «достася ему Ярославль». Это событие навсегда вырвало Ярославль из состава ростовской отчины. При великом князе Александре Ярославиче и долго позже – в Ярославле нет местной княжеской власти, которая играла бы более или менее заметную и самостоятельную роль, но нет и основания говорить о выходе Ярославля из прямой связи с великокняжеской властью [141] .
138
Так, например, в деле назначения архимандрита Игнатия в помощь престарелому епископу Кириллу (Лаврентьевская летопись. С. 452); по кончине епископа Игнатий стал его преемником.
139
Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. С. 73–75. В Никоновской летописи (ПСРЛ. Т. X. С. 153–154) находим любопытную справку по поводу неожиданного появления под 1277 г. ярославского князя Федора Ярославича: «Подобает же о сем ведати како сей глаголется князь Федор Ростиславич Ярославский». Перед нами, очевидно, не воспроизведение какого-либо источника, а сводка сведений и соображений книжника-летописца, источники коих нам неизвестны и не поддаются проверке. Приемлемыми их можно считать только потому, что ничто в других источниках им не противоречит, а они пополняют пробел в истории Ярославского княжества. Предположительно можно источником этой «справки» считать данные о родословии ярославских князей, собранные в пору составления Никоновской летописи для Государева Родословца. Эта «справка» была, впрочем, известна и составителям Воскресенской летописи, которая дает краткую выписку (т. VII, с. 173) из ее редакции, еще не стилизованной в манере Никоновской летописи.
140
Этот брак, видимо, связан с западнорусскими отношениями ростовских князей. Василько Константинович был женат на дочери черниговского князя Михаила Всеволодовича; Всеволод Константинович женился в 1227 г. на дочери Олега Святославова, по-видимому князя Курского (ПСРЛ. Т. VII. С. 134; Т. X. С. 94; на с. 157 Никоновская летопись сообщает ее имя – Марина); Всеволодова княгиня надолго пережила мужа (скончалась, по Никоновской летописи, в 1279 г.) и могла играть роль в этом деле. Обручение малолетней четы (Марии было, по весьма вероятному расчету Экземплярского, года четыре, так как ее отец умер 20 лет, едва ли более, от роду; Федор Ростиславич до 1276 г. не выступает в летописных известиях, что дает некоторое основание считать его весьма юным; умер он в 1299 г.) фактически имело, а могло иметь и в намерениях старших князей, политическое значение, быть может, в связи с замыслами князя Андрея Ярославича, который искал объединения русских сил против татар. Вокняжение в Ярославле можайского отчича приводило Можайск в связь с великим княжением Владимирским, а с 1279 или 1280 г. Федор, хоть ненадолго, владел и Смоленском, оставаясь, однако, деятельным участником владимиро-суздальской политической жизни. Связи Федора Ростиславича с обеими половинами Руси закреплены и замужеством его дочерей: одну он выдал за галицкого князя (Давида Константиновича), а другую – за белозерского (Михаила Глебовича).
141
Долгая пассивность князя Федора Ярославича объясняется не только его юностью, но и для дальнейших лет тягостным семейным положением. Его житие, какое составил инок Антоний по поручению великого князя Ивана III и митрополита Филиппа, использовало, по всей видимости, семейные предания ярославских князей; по его рассказу, князь Федор был надолго задержан в Орде, а по смерти жены не мог вернуться в Ярославль, отвергнутый тещей и боярами, которые стали править именем его сына Михаила. Князь Федор вернулся в Орду, где пробыл несколько лет; тут он женился на ханской дочери (во крещении Анне), тут родились два его сына (Давид и Константин); только по смерти сына Михаила (попытка Экземплярского установить дату этой смерти дает 1289 или 1290 г. – т. II, с. 79–80) Федор занял стол ярославского княжения с татарскою помощью. См. житие в «Великих Минеях Четиих» под 19 сентября и в Степенной книге (ПСРЛ. Т. XXI. Ч. 1. С. 307).
В Угличе сидят третьестепенными князьями сыновья Владимира Константиновича, на которых и угасла эта линия ростовских князей [142] .
Владельческое положение самого Александра Ярославича и его братьев было определено предсмертным рядом их отца: Святослав Всеволодович, заняв великое княжение, «сыновци свои посади по городом, якоже бе им отець урядил Ярослав» [143] . Мы не знаем содержания этого Ярославова уряженья, но предполагаем, что с ним совпадает распределение владений между Ярославичами при великом князе Ярославе, и позднее Александр на великом княжении сохраняет свое вотчинное отношение к Переяславлю, которое переходит и на его старшего сына, а на Переяславле он княжил еще при жизни отца. Есть основание признать, что Андрею Ярославичу назначены по «ряду» его отца – Городец Поволжский и Нижний Новгород [144] ; в 1256 г. сюда он вернулся, как «в свою отчину», а в следующем получил ханское пожалование, стоившее великому князю Александру немалых даров ордынцу Улавчию и самому хану. Притом соглашение с братом придало к его владениям еще Суздаль. Князь Андрей не играл при брате сколько-нибудь самостоятельной роли, ездил с ним в Орду и в Новгород, исчезая в среде окружающих великого князя Александра князей; он пережил брата лишь на несколько месяцев. То же самое можно сказать и о третьем Ярославиче – Ярославе. После бурных событий начала 50-х гг. XIII в. Ярослав княжит спокойно в Твери, едет в 1258 г. с Александром в Орду, идет в 1262 г. от него в поход на немцев [145] . На Костроме сидел Василий Ярославич, которому в год кончины великого князя Александра лишь исполнилось 22 года; на княжение в Галиче мерянском умер в 1255 г. Константин Ярославич, ездивший от великого князя Ярослава Всеволодовича к великому хану в Монголию, а после него – его сын Давыд, о котором только и знаем, что скончался он в 1280 г., причем летопись называет его князем Галичским и Дмитровским [146] .
142
Летописи отметили только даты кончины Андрея (1261) и Романа (1283 или 1285) Владимировичей (Лаврентьевская летопись. С. 452 и 458; ПСРЛ. Т. VII. С. 162 и 178).
143
Лаврентьевская летопись. С. 448.
144
Воскресенская летопись (ПСРЛ. Т. VII. С. 160) замечает при сообщении о бегстве Андрея в 1252 г. из Русской земли, что он, пробыв несколько времени в Швеции, «прииде в свою отчину»; под 1256 г. находим в Лаврентьевской летописи (с. 451) странную запись: «поехаша князи на Городец да в Новгород», и тогда же великий князь Александр послал Бориса Ростовского ублаготворять ордынца Улавчия дарами; и то же повторяет Никоновская летопись, без комментария, но два ее списка дают чтение «князь» (сохраняя, однако, «поехаша», т. X, с. 140). С 1257 г. князь Андрей появляется в ряду русских князей, едет в Орду с великим князем Александром и другими. Никоновская летопись впредь зовет его Суздальским и, по-видимому, права в своем заключении, хотя сама же спутала генеалогию суздальских князей (быть может, следуя родословной передержке князей Шуйских; весь спор об их происхождении от Андрея Ярославича или от Андрея Александровича, сына Невского, считаю разрешенным возражениями A. B. Экземплярского против С. М. Соловьева, см. Великие и удельные князья Северной Руси. Т.П. С. 388); поводом к этой путанице послужили судьбы Суздаля, Городца и Нижнего после смерти Андрея Ярославича. По-видимому, запись под 1256 г. надо действительно понять как известие о приезде Андрея на Городец и Нижний, что Воскресенская летопись и называет его возвращением «в свою отчину» (так понял и В. Н. Татищев: т. IV, с. 27). О кончине его и погребении Воскресенская летопись обобщает: «Преставися князь Андрей Ярославич суждальский, положен бысть в Суждали» (1263; т. VII, с. 164). Родословные материалы Никоновской летописи определенно указывали на происхождение суздальских князей от Андрея Ярославича (см. ПСРЛ. Т. X. С. 144), но под 1365 она дает иную, противоречащую этим материалам, генеалогическую справку (Т. XI. С. 4), руководясь ею и в других «поправках» (например, Т. X. С. 176). Предположение A. B. Экземплярского (Указ. соч. Т. II. С. 387), что князь Андрей Ярославич получил Суздаль вместе с Городцом и Нижним в 1247 г. от дяди Святослава Всеволодовича (стало быть, по «ряду» отца), не вяжется с позднейшими судьбами этих владений, как их сам Экземплярский излагает; не согласованы и указания о том, что произошло по смерти Андрея Ярославича. Причина всей этой путаницы, кроме редакционной работы книжника – составителя Никоновской летописи, не сумевшего преодолеть противоречия своих генеалогических материалов, также в необоснованном представлении, будто исконна связь Городца и Нижнего с Суздалем, как «пригородов» с главным, старейшим городом.\\\У Татищева находим (т. IV, с. 27) любопытное замечание, что Александр Невский, по возвращении Андрея Ярославича «из Немец», «хотяше ему Суздаль дати, но не смеяше Царя».
145
ПСРЛ. Т. VII. С. 163.
146
Там же. С. 174.