В результате активизации внешней политики китайского правительства в начале XV в. параллельно с расширением посольских связей была значительно упрочена своеобразная система номинальных «вассальных отношений» стран Южных морей с Китаем во всех ее формальных проявлениях. Современники и участники заморских походов восторженно писали: «Среди множества стран нет таких, которые бы не сдались нам… Повсюду, куда приходили наши корабли и повозки и куда могли пройти люди, не было никого, кто бы не питал [к императору] чувства уважения и преданности… Все страны признали себя подданными. Процветает присылка дани и подношений» [327] . Естественно, это красочная гипербола, типичная для официального стиля того времени в Китае. Однако здесь, несомненно, нашли отражение успехи, достигнутые Китаем в странах Южных морей в начале XV в. Периодическое появление в водах Южных морей китайского флота с армией на борту и прецеденты непосредственного военного вмешательства превратили Минскую империю во вполне реальную силу в глазах многочисленных мелких государственных образований этого района. Местные властители не могли не считаться с этим.

Этот успех сознавали китайские средневековые политики. В этом плане характерно высказывание Хуан Син-цзэна, автора книги о заморских странах, жившего полтора столетия спустя после экспедиций флота. Он писал, что хотя походы в заморские страны предпринимались Китаем и раньше, как в древние времена, так и в конце XIII в., но до начала периода Мин «не все эти страны были склонены к покорности… тогда как наша священная Династия достигла того, что многие десятки стран были соединены воедино и радостно оказывали почтение [Китаю]». Эта тирада заканчивается словами: «Можно с уверенностью сказать, что это слава!» [328] . Если отбросить характерную гиперболичность стиля и оставить на совести автора разговор о «радостях» иноземцев по поводу сложившегося положения, можно сказать, что здесь отразился определенный сдвиг в отношениях Минской империи с заморскими странами по сравнению с предшествующими временами. Иными словами, здесь в напыщенной форме передана мысль о превращении номинального вассалитета иноземных стран в стройную систему государственной политики. Начало этому было положено в конце XIV в., но осуществлено с наибольшим успехом в начале XV в.

Усиление политического влияния Китая в странах Южных морей в начале XV в. проявилось в целом ряде новых явлений, наблюдавшихся в их взаимоотношениях. Одним из них можно считать визиты некоторых правителей стран Южных морей ко двору императора.

В 1405 и 1408 гг. Китай посетил властитель Фэнцзяшиланя (в китайской транскрипции) [329] , в 1408 и 1412 гг. ко двору прибыли властители страны Бони [330] , в 1411, 1419, 1424 и 1433 гг. — правители Малакки [331] , в 1417 г. — вожди различных племен с о-вов Сулу [332] , в 1420 г. — властитель Гумалалана (в китайской транскрипции) [333] , в 1434 г. — правитель Самудры [334] . Некоторые из иноземных властителей прибывали со своими семьями, подчиненными и в сопровождении значительной свиты. Правителей о-вов Сулу, например, сопровождало 340 человек, а правителя Малакки — 540 человек.

Разумеется, иноземные властители преследовали свои цели, пытаясь использовать сближение с Китаем в собственных интересах. Однако, прибывая к императорскому двору, они должны были давать заверения в своей «преданности и почтительности», т. е. в подчинении верховной власти императора. Это несомненно было определенным шагом вперед в поддержании системы номинального вассалитета иноземных стран, и визиты правителей стран Южных морей в Китай в начале XV в. можно считать большим достижением китайской политики в этом районе.

Посмотрим на конкретных примерах, каковы были цели и значение таких визитов «на высшем уровне». Возьмем прибытие к императорскому двору правителя Бони в 1408 г. Развитие отношений с Бони представляет для нас особый интерес, так как мы можем сравнить, как изменились в начале XV в. методы и цели китайской политики по сравнению с посольством Шэнь Чжи в 1370 г.

Добившись приезда посольства из Бони в 1371 г. и признания им верховного сюзеренитета китайского императора, Китай не предпринимал попыток закрепить посольские связи с этой страной. До 1405 г. в источниках нет упоминаний о посольствах в Бони или из Бони. В 1405 г. местный властитель Манажэцзяна (в китайской транскрипции) прислал посольство с «положенной данью двору». Тогда в Бони был послан китайский чиновник титуловать Манажэцзяну ваном, отвезти ему свидетельство на этот титул, манифест императора, удостоверительную разрезную печать и подарки. В ответ на это Манажэцзяна летом 1408 г. прибыл в Китай.

К берегам провинции Фуцзянь, куда прибыл ван Бони, был направлен для встречи высокого гостя один из дворцовых евнухов. Он приветствовал прибывших и дал банкет в их честь. На пути в столицу во всех уездных и областных центрах, через которые проезжали ван и его свита, для них устраивались банкеты. Император принял звана Бони на торжественной аудиенции. В «Мин ши» сохранилась запись беседы между ними. Ван, опустившись перед троном на колени, сказал: «Вы, Ваше Величество, получив повеление Неба, объединили [под своей властью] бесчисленное множество стран. Я, живя на далеком острове, удостоился милости императора — получил в дар титул [вана]. Я захотел узреть императора, чтобы хоть немного выразить свою искренность, и, не боясь опасностей далекого пути, самолично со своей семьей и подчиненными прибыл к воротам Дворца выразить благодарность» [335] .

Ван сказал также: «Ваши слуги и служанки в далеких краях существуют и плодятся, испытывая огромные милости Сына Неба. Жизнь стала зажиточной и спокойной… То, что у меня есть земля и народ, подвластные мне, множество пахотных полей, городов и поселков, жилые дома и дворцы, услаждающие меня жены и наложницы, хорошая еда и потребная одежда, всевозможная утварь и средства к существованию, то, что я силен, но ни на кого не нападаю, что всего у нас много и я не дерзаю насильничать, — всем этим я поистине обязан лишь Сыну Неба… Поэтому слуги и служанки [императора] из далеких краев не осмеливаются оставаться за пределами [поля зрения Императора]» [336] . Естественно, речь вана была приукрашена китайскими летописцами, о чем свидетельствует ее типично китайская фразеология. Однако, принимая во внимание положение правителя Бони, находившегося в чужой стране в качестве заинтересованного лица, есть основания считать, что истинный смысл его обращения не был слишком сильно изменен.

Император отвечал, что в своих поступках он руководствуется указаниями умершего отца и не считает себя столь совершенным, как говорит о нем ван Бони. На это ван рассыпался в новых уверениях в совершенствах императора и, заканчивая свою речь, повторил: «Хотя моя земля и далека, но поистине мы подданные (ван минь) Сына Неба» [337] .

Император тоже не поскупился на похвалы: «Среди глав различных стран юго-западных иноземцев нет таких, которые бы по мудрости могли сравниться с ваном Бони. Наивысшая искренность вана может пробить металл и камень; она достигнет божества. Добрая слава его будет жить вечно» [338] .