Мечты эти шли вразрез с мечтами папы – Александра Юрьевича Богданова. Александр Юрьевич был потомственным врачом. Его прадед, дед и отец – все служили медицине. Только предки были семейными врачами и акушерами, а Александр стал хирургом.

Но отец не перечил сыну. Если уж он выбрал себе такую дорогу по жизни – пусть. Лишь бы не погас огонёк в его глазах. Своим первенцем Александр Юрьевич гордился по праву.

Мама, Ольга Васильевна, была преподавателем научного атеизма в университете, а все свое свободное от работы время отдавала любимой семье. Ей было всё равно, кто кем станет. Только пусть будут счастливы и здоровы. С гордостью и лёгким недоумением поглядывала на старшего сына – как это у неё, такой маленькой и тоненькой, мог родиться такой богатырь? Наверное, не одна девчонка по нему вздыхает…

Отец и сын были похожи, как две капли воды – стройные, широкоплечие, темноволосые. Красавцы, одним словом. А девочки пошли в мать – со светлыми волосами, глазастые.

После двадцати лет брака Ольга продолжала искренне и горячо любить мужа, Саша отвечал ей тем же.

Детей оба боготворили и, по возможности, отдавали все лучшее им. Водили по музеям, паркам и театрам, часами просиживали в библиотеке над какой-нибудь интересной книжкой.

Зимой для детей праздником становились лыжные походы или катание на коньках с папой. Иногда устраивали соревнование на санках – кто дальше всех проедет по заснеженному склону. Побеждал всегда Костя, но Лида и Соня не могли с этим примириться. Наваливались на брата, закапывали в сугроб, сверху усаживались сами, и ждали, с какой стороны Костя сделает подкоп. Папа стоял рядом и болел сразу за всех. Выиграть должны все! Грустных проигравших в такой отличный день быть не должно.

Костя всегда выскакивал с неожиданной стороны, хватал сестер в толстых тяжелых шубках, и обеих заваливал на снег. Обе изо всех сил барахтались, но только все глубже и глубже проваливались в сугроб…

Наигравшись, румяные и счастливые, вваливались в дом, ставили к печке, украшенной изразцами, валенки, там же, на спинках двух стульев, развешивали лыжные штаны, шарфы и пришитые к длинным резинкам варежки в катышках снега.

А после этих зимних забав мама уже ждала их с горячим борщом, или с пирожками, блинами, ватрушками, или ещё с чем-нибудь очень вкусным.

И большая печка очень удачно вписалась в квартиру. Печник выложил её так, что она обогревала сразу все три комнаты.

Один печной угол выступал в комнате родителей, второй – у детей, а третий – в комнату бабушки Ксени.

Четвертый угол печки – красавицы, с дверцей, был как бы общим – он торчал в углу прихожей, и встречал каждого пришедшего в дом. И сразу становилось веселее на душе. Если кому-то было грустно и одиноко, печка служила первой утешительницей. Пришел домой – а она на тебя теплом дышит, и голоса родные слышны. И всё, наверное, будет хорошо. Немножко подтапливали даже летом. Ленинград – это вам не Сочи. Дождливые, серые, холодные дни, довольно часто случались и летом. Печка знала немало секретов, высушила немало слез и, самое главное, – она молчала. В общем, печь в доме любили и уважали. Как без неё?

Так, ну или примерно так, думали все обитатели пятой квартиры. У них даже сложился некий ритуал: выходя на улицу, или возвращаясь в дом, каждый потихоньку ласково гладил теплый бок печки.

А Соня, однажды уразумев своим детским умишком, что делают взрослые, стала, не стесняясь, просить у печки разных милостей и вкусностей. И, выходя из дома, сначала прижималась щекой к боку печки, гладила её и что-то горячо шептала…

– Соня! – сердилась Лида. – Что ты как дикая… Дикая дикарка! Это просто кирпичи и полешки! Как они тебе конфет купят?

А сама, пока никто не видит, прикладывала к печке ладошку и тоже что-то просила. Лёгкий билет на экзамене, или чтобы мама из-за тройки по математике не очень расстраивалась. Или чтобы Дима из соседней квартиры взглянул на нее хоть разочек… Дима Савельев был на три года старше Лиды, и, как казалось самой девочке, не обращал никакого внимания на «малявку».

На самом деле Дима давно и безнадёжно был влюблён в эту беловолосую красавицу. Вот только глаз выше Лидиных туфелек никогда не поднимал. Боялся, что она над ним, лохматым, нескладным и слишком высоким, будет смеяться своим звонким, переливчатым, как колокольчик, смехом. Лида об этом даже не подозревала и продолжала вымаливать у печки хоть один-единственный Димкин взгляд…

У неё была даже своя, «секретная», плитка. Если прижаться к печке с правой стороны и чуточку наклонить голову, то на одной из плиток, из еле заметных трещинок и бугорков, складывалась настоящая фея – с крылышками и волшебной палочкой в руке. С ней-то Лида и вела беседы…

Но мама всё равно расстраивалась, Дима не смотрел, а билеты на экзаменах доставались такие, что даже учителя за голову хватались. И ставили тройки. Просто так, из жалости. С точными науками Лида не дружила. Вот литература, или география, или история – это ведь ой, как интересно! А всякие задачи и формулы – зачем они ей?

В общем её, Лидины, желания, печка почему-то не исполняла. Не зная, что и как просили остальные, и что из этого получалось, для себя Лида сделала вывод, что печка – это да, просто полешки и кирпичи…

Были, правда, ещё ангелочки – под самым потолком. Лепнина была очень красивая – виноградные гроздья, листья и толстенькие, прямо как Сонюшка, ангелочки. С ангелочками Лида тоже когда-то пыталась наладить связь, но и те молчали. В результате Лида поняла, что все это «потустороннее» – абсолютная чушь и ерунда, и надеяться надо только на себя.