Потом Сёма два года мыкался у двоюродного дядюшки на конюшне. Зажиточные родичи и на порог не пускали. Работать заставляли от темна до темна, кормили объедками, с сестрицами встречаться не давали. Чтобы с ними повидаться, убегал к господскому двору, за что не раз был бит розгами. Девушки часто и сами приходили проведать братца, приносили гостинцы, обнимали его — оборванного, худющего, в синяках. Плакали, причитали, увещевали «седьмую воду на киселе». В ответ упыри только гнали их со двора, обзывали неблагодарным отребьем.

Но не бывает худа без добра. Забрёл как-то на дядькино подворье старец, паломник из святых мест. Увидел он Сёмкину беду и увел его безлунной летней ночью с собою. Так мальчонка попал в скит, и жизнь чудесным образом переменилась. «Всё-таки любит меня Отец, озаботился моей судьбой, определил место в жизни. Он и сейчас не забывает обо мне, посылает всё необходимое по моим потребностям», — думал монах, блаженно улыбаясь. Свернувшись бубликом на каменной постели, он каждой косточкой истощавшего торса чувствовал отеческую опеку.

И, таки да, попечение регулярно изливалось с небес. Дождевую воду парень собирал в углублениях камней и использовал для питья. Стоика так прополаскивало ливнями, что и бани не нужно. С едой, правда, было похуже. Приходилось проявлять силу воли, чтобы не выть от голода. Но когда живот начинал присыхать к позвоночнику, случалось чудо. То ястреб ронял над столпом цыплёнка, то ворона швыряла орех. Одна летучая мышь повадилась приносить ему змеиные яйца и молодых крыс. А однажды туча саранчи облепила скалы и буквально завалила отшельника пропитанием. Он и этому был рад несказанно. Всем известно, голод не тётка — пирожка не поднесёт.

Симеон открывал матушкин подарок — медный медальон с замочком, внутри которого на одной из створок сиял золотой лик Иисуса. В другую створку было впаяно крошечное зеркальце. Им голодающий ловил и направлял солнечный луч на любую живность, ниспосланную свыше. Продукт шипел, пищал, лопаясь на сочном брюшке, распространял вонь палёных перьев и шерсти, но в итоге хорошо прожаривался и отправлялся в жадный рот. Только одна проблема вызывала у столпника неудобство и даже стыд — естественные отправления. На глазок изучив узкие скальные щели, уходящие в немыслимую глубину, отшельник выбрал одну из них, полагая, что на дне бездны отходы его бытия потеряются без следа.

***

— Опять пыжится засранец.

— Мими, порой ты бываешь весьма груба. Не называй мужчину засранцем.

— А ты, Лили, не заступайся за него. Он весь северный проём загадил. Да ещё Фру, неугомонная, помогает ему в этом деле, всё жратву таскает на утёс. Вот если бы ты не была моей сестрой, я бы и разговаривать с тобой не стала… Подумай, какой он мужчина? Это же… столпник. Хи-хи-хи!

— Зря ты так. По мне так он очень даже хорош. Нужно уметь разглядеть в грязи бриллиант. А что гадит в северный проём, так это нам даже на руку. Ты забыла, как северяне нашим пажам копчики пооткусывали? Пришлось бедолаг пустить на дрова. Я после прошлогоднего крысиного нашествия полгода не могла спать спокойно.

При воспоминании о пажах, попавших крысам на зубок, и о том лёгком звоне, который издавали их сухие невесомые трупики, когда падали в костёр, Мими сделала скорбные глазки. Она надломленно всплеснула лапками-крючками, прозрачные перепончатые крылья распахнулись над пушистой спинкой веером и задрожали. В кромешной тьме скального уступа притаились две ночные охотницы. Они планировали осуществить нападение на колонию скальных тараканов. Погода была лётной, воздух — сухим, небо — белёсым от звёзд. Мими стрекотала сквозь слёзы:

— Не будь мы летучими мышами, вмиг разобрались бы с этим крысиным отродьем! Просто мясное нам противопоказано. Только напрасно ты думаешь, что человеческое дерьмо может повредить этой нечисти. Разве ты не знаешь, что они им питаются?

— Крысы питаются поповским дерьмом, но не монашеским.

— Лили, ты сегодня, как никогда, склонна к интеллектуальным беседам. Хи-хи-хи!

— Ха-ха-ха!.. А вот и Фру. Где была, сестрица? Мы тебя заждались.

Послышался всплеск крыльев и тоненький стрекот. Младшая из сестёр плавно подлетела к укрытию в скале, уцепилась за в выступ и, вертя головой, нервно зачастила:

— Ах, девочки! Он такой несчастный. Не ест, не спит, грустит и молчит.

— Ну, предположим, есть рановато, ещё даже не рассвело. А для сна сейчас наступают самые сладкие часы. Так что не волнуйся, в пять утра заснёт как миленький.

Фру продолжала стрекотать, обнажая сахарные иглистые зубки, не слушая сестру:

— Сегодня приходил толстяк с золотым крестом на шее.

— Игумен?

— Да, наверное.

— И что?

— И теперь он не спит.

— Да нужен тебе этот отрёпыш! Через пару дней на нём ничего, кроме дыр, не останется. Кстати, скоро прибудут новые пажи, те, которых я выписала ещё по весне. Тебе какие больше нравятся: кожаны, ушаны или листоносы?