– А ты много пьешь?

– Сейчас уже нет. А раньше у меня были проблемы. Пришлось лечиться.

– Я тоже был на грани. Но обошлось.

Это неправда. Ложь во спасение. К опасной грани я даже близко не подходил. Хотя прокурорские пьют ничуть не меньше милицейских. Некоторые даже больше. И в академии юридической все навечно пропахло коньяком. Но все же я не дошел до той стадии, когда без выпивки не прожить и дня.

Когда Нина вышла на кухню, я быстро расстегнул на груди рубашку и перемотал пленку крохотного диктофона, спрятанного у меня на животе. Вряд ли все сказанное нами до сих пор представляет какой-то интерес для Игоря Степановича. Будет обидно, если пленка кончится как раз тогда, когда мы наконец заговорим о деле. Я успел перемотать пленку и даже проверить при помощи крохотного наушника, спрятанного в воротничке рубашки (ну чем я не шпион!), качество записи, прежде чем в коридоре раздались шаги.

Нина принесла кофе - настоящий, черный, с густой коричневой пенкой, расставила на столе между нами рюмки, маленькие, из полупрозрачного фарфора, кофейные чашечки, блюдце с нарезанным и посыпанным сахарной пудрой лимоном и бутылку грузинского коньяка. Нина разлила кофе, я наполнил рюмки.

– Ну: За что выпьем?

– За нас, - предложила она.

– За нас!

Мы выпили. Закусили лимоном. Прихлебнули кофе. И как по команде закурили. Кофе, коньяк и сигарета - три обязательные составляющие. Одно без другого теряет половину своей прелести.

– А помнишь, - улыбнулась сквозь сигаретный дым Нина, - как Наталья угощала нас французским коньяком?

– Еще бы!

– Почему-то коньяк был в графинчике. И она долго объясняла, что бутылку у нее кто-то выпросил как сувенир: Что-то в это роде. Вы все пили и нахваливали. Еще бы! Французский коньяк! Тогда он у нас был еще редкостью. А я про себя думала, что никакой он не французский, а самый обыкновенный армянский. Просто Наталья хотела вам, мальчишкам, пустить пыль в глаза. Вас ведь так легко обманывать. Что мальчишек, что мужчин. Вы сами всегда готовы обмануться.

– Ну, положим, не всегда. Насчет коньяка у меня тоже такая мысль была. И у Андрея тоже. Он мне потом по секрету сказал.

– А мне Боря Путешественник. Я с ним часто общаюсь через "аську".

– Я тоже. Вот кому повезло в жизни, правда? По крайней мере он единственный, кто может с чистой совестью сказать, что живет не как все.

– А как же Андрей?

– А что - Андрей?
– Во мне проснулся дух противоречия, разбуженный Натальей Васильевной.
– В наше время быть богатым - не исключение, а правило. По крайней мере все хотели бы жить так, как он, только не получается. А вот подражать Боре немногие бы захотели.

– Это точно.

– А ты?

– Что я? Я бы ни за что! Я змей ужасно боюсь.

– Я не про то. Твой образ жизни тоже вряд ли назовешь традиционным.

– Вот ты про что: - Она небрежно закинула ногу на ногу, сощурила глаза, улыбнулась.

Кожа на ногах, я заметил, у нее гладкая и загорелая, как в молодости, ногти покрыты нежно-розовым лаком, пятки розовые и гладкие, как у младенца. Возраст выдают, пожалуй, только руки и, в меньшей степени, лицо и шея. Может пока себе позволить принимать меня по-домашнему, без малейших следов макияжа, в простеньком халатике и тапочках на босу ногу, и при этом производить впечатление ухоженной и красивой женщины. Впечатление, которое она не стремится производить. По крайней мере - на меня. И на других мужчин тоже. Мы - вне игры. Наше мнение больше ничего не значит для Нины и ее новых подруг. Нас даже не особенно стесняются - как мы не стесняемся своих домашних питомцев.

– Можешь не говорить об этом, если не хочешь.

– Да нет, я этого не стыжусь. И даже дочка привыкла и перестала меня стыдиться. Хотя и не собирается следовать моему примеру, - уточнила Нина. Папаше своему ничего не говорит, и на том спасибо: Но ты ведь не для того ко мне приехал, чтобы выслушивать бредни старой лесбиянки!

Нина не покраснела и не побледнела, произнося страшное слово. Рука с сигаретой не дрогнула. И глаз от меня она не отвела, напротив, пристальнее вглядывалась, словно хотела понять, какое произвела на меня впечатление. Но я тоже не промах. Я слишком долго работал следователем прокуратуры и научился владеть собой. К тому же я здесь действительно не затем, чтобы выслушивать проповеди о преимуществах лесбийской любви. Другое дело, что я пока что не знаю, поможет необычная ориентация Нины моему делу или помешает. Понятно, что шантажировать ее этим бесполезно. Она уже приспособилась к своему нынешнему состоянию и не делает из него тайны. А где нет тайны, нет повода для шантажа. Чувство вины? Вряд ли она чувствует себя виноватой перед кем-то. И уж в последнюю очередь - передо мной. Остается одно: ее несомненная благодарность к Андрею. В этом обмануться трудно. Он благодетель не только для половины города. Он что-то такое сделал для Нины - думается, не только компьютер, это мелочь, приятное дополнение к главному, - в чем-то он ей по-настоящему помог. И ради него она готова на многое.

Вот только удастся ли мне убедить ее, что я действую столько же в собственных интересах, сколько и в интересах Андрея? Может быть, для этого мне следовало бы самому быть в этом уверенным чуточку больше.

Но я должен выведать у нее тайну - или хотя бы узнать, владеет она тайной или нет.

И я отбросил сомнения и без всяких оговорок и предисловий рассказал Нине все: как меня пригласили к Ирине Аркадьевне, как проводили на четырнадцатый этаж, во владения Игоря Степановича, как постепенно, шаг за шагом, вовлекли в это странное дело. Рассказал о нашем разговоре через "аську" с Путешественником и, опустив интимные детали, о поездке к попадье, оказавшейся Натальей Васильевной:

Нина слушала молча и только на этом месте перебила:

– Я знаю про нее. Была у нее прошлым летом.
– И хитро улыбнулась.
– С подругой.

– И как она?

– Наталья? По-моему, она ни черта не заподозрила. Мы очень мило попарились в баньке, а потом она уложила нас на веранде. Еще извинялась, что у нее только одно спальное место. Мы так смеялись потом: Кстати, оживилась вдруг она, - а тебя с твоим шофером Наташей - куда уложили? Спорим, что на веранду?

– Не буду спорить. Все равно догадаешься. И будешь считать меня лгуном.