Иначе как ещё объяснить такой поступок?

На очередном выкрике задохнулся вдруг – горло, не выдержавшее такой нагрузки, словно судорогой свело, и все слова застряли, осели на языке. И невыносимая слабость охватила вдруг всё тело настолько, что единственное, что он смог – обессиленно рухнуть перед Волковой на колени. Долго сидел недвижимо, опустив плечи и уронив руки на пол меж собственных ног, долго слушал никак не утихавший звон в ушах, сквозь который то и дело пробивался приглушённый, тихий и безостановочный вой. Так мог выть кто угодно – раненый зверь, давно сошедший с ума человек… но не девчонка, всего две недели назад получавшая очередной втык за неправильно собранную подшивку репортажей.

Да ведь и не была она уже той девчонкой.

– Послушай, – стараясь говорить максимально спокойно, в итоге практически зашептал, – они бы всё равно нас не убили. Мы им нужны. Но, даже если вдруг… ты не должна так делать. Ты жить должна.

Медленно, постоянно вздрагивая, Волкова оторвала-таки голову от колен. И от взгляда… от взгляда серых, налитых кровью и полных неописуемой боли глаз Денису стало дурно. Словно воздух в хлеву в одно мгновение закончился.

– А ты?

Голос оказался совсем чужим, совсем незнакомым. Как будто не ей принадлежал. Глухой, безжизненный, низкий, он звучал сущей пыткой, от которой никуда нельзя деться. И сил хватило лишь на то, чтобы, голову опустив, слабо пожать плечами. Невесёлый смешок сорвался с губ сам собой.

– Моя жизнь не стоит полутора тысяч долларов. И даже штуки.

О сумме, в которую их оценили, сказал Аслан. Поставил перед скупым фактом, выбившим последнюю, самую крохотную надежду на что-то. И целый вечер прошёл в мучительном метании меж двух вариантов: рассказать или промолчать. Но выбранное поначалу безмолвие давило безжалостно, сжимало глотку незримой хваткой, и продержаться получилось совсем недолго. Не хотел, чтобы она догадалась сама, случайно заглянув в глаза или уловив по голосу, потому выдал всё, как на духу. Лишь об одном умолчал: верить им больше не во что [2] .

Мнимые расстрелы практиковались часто. Денис на собственной шкуре испытывал их несколько раз, слышал рассказы коллег, но сам всегда помалкивал. А сейчас, сказав ей о том, что их бы не убили, впервые за всё время заточения соврал, нарушив данное самому себе обещание говорить правду. Теперь уже не до того.

Да и не знал он наверняка, прав ли. Ведь каждый расстрел мог из искусственного стать настоящим.

Волкова внезапно дёрнулась, отпрянула назад – откуда сила только! – и посмотрела прямо в глаза. Совершенно неожиданный выкрик получился таким сильным, что эхо его разлилось по воздуху, ударилось о щербатые стены и взмыло к потолку.

– Да нет у неё цены!

Сиплый выдох – всё, на что хватило сил. Денис смотрел на неё так, словно видел впервые, и чувствовал, как тупая боль медленно, но оттого не менее упорно завладевала им целиком, погружая если не в оцепенение, то во что-то очень близкое точно. Боль, которая дарила просто дикое по своей природе разочарование.

Ведь она так и не поняла ничего.

– Какая же ты дура…

– Я дура?! – Волкова вскочила на ноги, едва не завалившись обратно. Отскочила на несколько шагов, глядя дикими глазами и бившись в нескончаемых судорогах. – А ты?! Ты?! Чем ты лучше?!

Она кричала, вопила одно и то же, совершенно растеряв всяческий контроль над собой. Хриплый голос проникал под кожу чем-то острым, заставлял всё внутри покрываться льдом, и хватило Дениса ненадолго. Резко поднявшись, он схватил Волкову за локоть, одним рывком с лёгкостью повалил на пол и оттолкнул от себя, как невесомый ворох тряпья. И она, оказавшись лежать на боку спиной к нему и прижав к лицу кулаки, вдруг закричала. Закричала так дико, так страшно и протяжно, словно её резали на живую. Словно её…

Словно её пытали.

Ужас захлестнул Дениса с головой, накрыл своей ледяной волной сразу, как только мысль эта появилась; накрыл, не оставив никакой возможности сопротивляться. Надрывный, оглушавший вопль возвращал в полуразрушенный дом, в ад, который настиг в жалкие девятнадцать лет. Ад, в котором он остался навсегда.

Трясшейся рукой осторожно, настолько осторожно, насколько вообще мог, обхватил тонкое предплечье и потянул на себя. Рука, словно кукольная, безо всякого сопротивления приподнялась над размётанными по лицу и сену волосами.

– Пожалуйста, замолчи. Пожалуйста.

У него не имелось сил перекричать её. И собственный голос послышался настолько неузнаваемым, настолько предательски дрожащим, что ещё немного – непременно сорвался бы. Ведомый слепой паникой, Денис просил, буквально молил лишь об одном, сжимая худую слабую руку. Стараясь не вспоминать, как совсем недавно её едва сумели скрутить двое крепких мужиков. И как он испугался тогда, в единый миг непростительно обессилев.

Как случилось, что сквозь собственный крик Волкова сумела услышать? И почему в следующий же миг замолкла, воздухом захлебнувшись? Словно в дурном сне Денис следил за всеми её движениями, по-прежнему не ослабляя хватки: как глубоко, часто дышала несколько бесконечных минут, как свободной рукой, которая явно не слушалась, кое-как откидывала волосы с лица. И как повернулась к нему, тоже видел.