— Хотелось бы верить, что мы проведем время приятнее, чем в прошлый раз, а, Джек?

Я сделала так, что у меня голос вдруг стал очень низким, и фраза вышла настолько двусмысленной, насколько я этого хотела — и он, наверное, тоже. Он сразу оживился, забыв об официальности, с которой начал разговор, — и стал объяснять, что рад прилететь бы хоть завтра, но в связи с тем, что произошло в прошлый его приезд, начальство его пока не отпускает. И хотя тот факт, что он даже не пытался отстреливаться, когда нас поливали автоматным огнем, показал мне, что он не слишком храбр — правда, может это я зря, может, у него и оружия-то не было? — во время разговора я ясно слышала, что он готов прилететь даже если будет уверен, что кто-нибудь обстреляет нас еще раз. Что он хочет меня — нет, это и раньше было ясно, но тут я слышала, что он хочет так, что готов заплатить за секс попаданием под обстрел.

Увы, мой друг, — к твоему прилету меня здесь уже не будет. И я усмехнулась этой мысли и тут же подумала, что, если бы он прилетел завтра, я бы ему отдалась — потому что он это заслужил, сделав то, на что я даже не рассчитывала. И неважно, что мне это не надо, что он мне безразличен — я бы на самом деле на это пошла, и не испытывала бы угрызений совести, как после ночи с конгрессменом. Я вообще очень добрая, и человечная, и понимающая была в то воскресенье, казавшееся мне самым счастливым днем за несколько последних месяцев.

И когда уже вечером, почти в восемь, вернулся Рэй и сказал, что все нормально, что у полиции нет к нему никаких претензий — а значит, мы можем и должны сегодня ночью сделать последний шаг — это было еще одним подтверждением того, что сегодня получается все. И когда он добавил, что так долго отсутствовал потому, что Ленчик сменил мотель, но он нашел его, и их там трое, всего трое, как мы и рассчитывали, — я сказала себе, что этот счастливый день — шестнадцатое марта — я навсегда запомню. Запомню как день, в который… — я повторила то, о чем думала уже, пробуя сказанное на вкус и наслаждаясь этим вкусом, — …день, в который получается все.

А значит, получится и то, что запланировано на сегодняшнюю ночь…

… — Не нравится, тварь?! Не нравится, падла?!.

Мне не нравится — но ответить все равно не могу. Рот заклеен скотчем, как в боевиках, — что тут ответишь. Стою на коленях на полу, тело и голова на кровати, и люди вокруг на стульях, и реплики, и шум, и смех, все недружелюбное и издевательское, а я, голая, избитая, с затекшим синим глазом, вызываю у них только ненависть и желание растоптать меня и унизить. Что они и пытаются сделать — и кто-то очередной пристраивается сзади, всовывая свой член в мою попку, и начинает входить грубо и глубоко.

Вот идиоты, думают, что причиняют мне боль. Потому и рот заклеили — чтобы я своими воплями не переполошила весь мотель. А мне совсем не больно — не скажу, конечно, что приятно, но не больно. Мне все равно сейчас, и то, что они именно таким образом пытаются причинить мне боль, — это для меня даже лучше. А с них чего взять — для них анальный половой акт есть символ торжества, в их мире тот, кто имеет другого в заднее отверстие, возвышается в глазах собственных и в глазах окружающих, показывая свою абсолютную власть над тем, в кого входит, словно через зад лежит кратчайший путь к покорению души. Примитивно — я женщина, а не мужчина, меня этим не унизишь, я сама всегда любила анальный секс, — но полностью соответствует их убогим, на зоне воспитанным представлениям о жизни. Ленчикова идея, кстати — испугался, что его люди меня могут до смерти забить, вот и предложил такую, на его взгляд, страшную пытку.

Да нет, немного больно, конечно, — но это я вытерплю. Вчера, когда они меня привезли сюда и избили — старясь только не попадать по лицу, и так один глаз заплыл в результате захвата — было хуже. Когда потом привязали меня к сушилке для полотенец в душевой комнате и открыли холодную воду на полную, и мощные струи били мне в лицо, а я не могла отвернуться, потому что связали так, что головой не повертеть, задушишь сама себя, — это тоже было хуже. Когда потом устроили экзекуцию ремнями и мокрыми полотенцами — опять же это восторга у меня, мягко говоря, не вызвало. Я любила, конечно, экзекуции — но когда их Кореец проводил, а не трое разъяренных уродов, каждый из которых старается сделать мне как можно больнее.

Так что Ленчик вчера вернулся вовремя — и хотя сам был бы рад долго резать меня на мелкие кусочки или гладить раскаленным утюгом, кажется, был в шоке от того, что происходит. Я так поняла по его возмущенным монологам, что, когда все кончилось там, в Санта-Монике, они где-то поблизости и затаились. Отогнали машины в сторону от места перестрелки, бросив там трупы и засунув меня в багажник, и до вечера крутились поблизости, боясь ехать в Лос-Анджелес, боясь полицейских постов на дорогах. А потом Ленчик уехал по своим делам с одним человеком, а этим поручил меня привести сюда, не предполагая, что они займутся такой самодеятельностью. И потому долго орал на них — вернее, не орал, а говорил орущим шепотом, скорее, но я все равно немногое слышала: я где-то на полдороги была между этим миром и другим.

А на следующий день, сегодня то есть, он, чтобы направить их энергию в другое русло — наверное, сам хотел зло на мне выместить, только не знал как, — предложил этот вот вариант. Который всех вполне устроил — в том числе и меня. Как там было в сказке — только не бросай меня в терновый куст? Но он же не знает, что пугает козла капустой — и не надо ему знать.

И вот я стою на полу на коленях, голова и тело на кровати, причем голову я положила так, чтобы распухший глаз им не был виден, для меня даже сейчас важно выглядеть как можно лучше. И дергаюсь в такт движениям очередного урода, безвольно и вяло, и вспоминаю про себя позавчерашний день, и свое счастливое настроение, и то, как сказала себе, что это день, в который получается все. И мне так понравилась эта фраза, что я ее повторяла без конца и даже сейчас ее бормочу в несколько усеченном виде — получается все, получается все, получается все… И потом губы кривятся под скотчем — потому что в итоге получилось все совсем не так…