Иногда поездки позволяли ему отдохнуть от Принстона и жены. В глазах читателей «Лайф», «Тайм» и других журналов семейная жизнь Роберта выглядела идиллией. На фотографиях отец с трубкой в зубах читал книгу двум маленьким детям, из-за плеча смотрела красавица-жена, у ног лежала любимица семьи, немецкая овчарка по кличке Бадди. «Он добр и ласков с женой и детьми, — писал автор главной статьи о семье Оппенгеймеров в журнале “Лайф”. — Дети накормлены, очень его любят и крайне вежливы со всеми вокруг…» Если верить журналу, Оппенгеймер каждый день приходил с работы в 18.30 и играл с детьми. Каждое воскресенье родители брали с собой Питера и Тони на поиски талисмана удачи — четырехлистных ростков клевера. «Миссис Оппенгеймер — практичная женщина, она не разрешает держать найденные ростки клевера в доме и заставляет детей жевать их на месте».

Однако люди, хорошо знакомые с Оппенгеймером, понимали, что жизнь в Олден-Мэноре была не сахар. «Его семейные отношения казались просто ужасными, — говорила бывшая секретарша Роберта в Лос-Аламосе Присцилла Даффилд. — Но Роберт не обмолвился бы вам о них и словом».

Семейная жизнь Оппенгеймера протекала мучительно сложно. Роберт во многом полагался на Китти. «Она была его главным доверенным лицом и советчицей, — говорила Верна Хобсон. — Он ничего от нее не скрывал. <…> Жутко от нее зависел». Роберт нередко брал на дом институтскую работу, и жена часто помогала принимать решения. «Она его очень любила, а он ее», — убежденно свидетельствовала Хобсон. В то же время Верна и другие близкие друзья по Принстону знали о горячечной неуемности Китти, вызывавшей стресс у всех окружающих. «Какая странная личность. Ярость, болезненная обида, сметливость и остроумие — все в одном человеке. Ее постоянно что-то грызло. Она всегда была какая-то напряженная».

Хобсон знала Роберта и Китти как мало кто другой. Верна и ее муж Уайлдер Хобсон впервые встретились с Оппенгеймерами в 1952 году на новогоднем ужине у общего друга, новеллиста Джона О’Хары. Вскоре после первой встречи Хобсон поступила на работу к Роберту и проработала у него долгие тринадцать лет. «Он был чрезвычайно требователен к сотрудникам, а Китти предъявляла к секретаршам не меньше требований, чем ее муж. Так что приходилось работать на двух требовательных начальников сразу, они впустили меня в свою жизнь, и я половину времени проводила у них дома».

Китти, заложница привычки, каждый понедельник после обеда устраивала в Олден-Мэноре женские посиделки. Ее гостьи обменивались сплетнями, некоторые пили до самого вечера. Китти называла эти собрания своим «клубом». Жена одного из физиков Принстона окрестила группу «стаей птиц-подранков». «Китти окружала себя проблемными женщинами, почти все они в некотором роде страдали алкоголизмом». Китти еще в Лос-Аламосе налегала на мартини. Теперь же пьянки иногда заканчивались жуткими сценами. Хобсон, употреблявшая алкоголь в умеренных дозах, вспоминала: «Иногда она напивалась до такой степени, что не держалась на ногах и не могла связать двух слов. А иногда отключалась полностью. В то же время я много раз видела, как она брала себя в руки в ситуациях, когда это не казалось возможным».

Одной из постоянных собутыльниц Китти была Пат Шерр, подруга по Лос-Аламосу, три месяца ухаживавшая за новорожденной Тони. Чета Шерр переехала в Принстон в 1946 году, и, как только Оппенгеймеры обосновались в Олден-Мэноре, Китти завела привычку навещать подругу по два-три раза в неделю. Китти явно тяготилась одиночеством. «Она приезжала в одиннадцать утра, — вспоминала Шерр, — и не уходила до четырех пополудни», поглощая в процессе изрядное количество скотча из запасов подруги. Однажды Пат призналась, что у нее не осталось денег на покупку выпивки. «Ох, какая я дура, — сказала Китти. — Я принесу свою бутылку и оставлю ее у тебя».

Дружеские связи Китти были одновременно интенсивны и мимолетны. Она вдруг прилеплялась к кому-нибудь и в потоке откровения изливала душу. Шерр не раз наблюдала такие сцены. Китти без утайки рассказывала новым знакомым все подробности своей жизни, в том числе интимные. «Она все время испытывала нужду постоянную говорить о подобных вещах», — вспоминала Шерр. Китти умела быть хорошей подругой, но всегда стремилась это выпячивать. В конце концов наступал момент, когда она набрасывалась на подругу и публично ее унижала. «Китти испытывала определенную тягу к оскорблению других людей», — говорила Хобсон.

С Китти часто случались всякие недоразумения, и пьянство только усиливало эту тенденцию. В Принстоне она периодически попадала в мелкие автоаварии. Почти каждый вечер засыпала в постели с зажженной сигаретой. Постельное белье изобиловало прожженными сигаретами дырками. Однажды ее разбудил пожар в комнате. Она потушила его, схватив предусмотрительно оставленный Робертом в спальне огнетушитель. Как ни странно, Роберт почти никогда не вмешивался и реагировал на безалаберные выходки жены со стоическим смирением. «Он знал о повадках Китти, — заметил Фрэнк Оппенгеймер, — но не хотел этого показывать все по той же причине — не мог себе позволить признать поражение».

Как-то раз Абрахам Пайс разговаривал с Оппенгеймером в его кабинете, как вдруг оба они увидели на лужайке перед Олден-Мэнором явно нетрезвую Китти. Когда она проходила мимо двери кабинета, Роберт попросил: «Не выходите». В такие моменты, писал Пайс, «мне становилось его жалко». Однако при всей жалости к другу Пайс не мог взять в толк, почему его друг терпит такую женщину. «Совершенно независимо от пьянства, — писал Пайс, — я считал Китти самой отвратительной из всех знакомых мне женщин — по причине ее жестокости».