Тем не менее Вайскопфу показалось, что Оппенгеймер был невероятно потрясен. «Я знаю, что эти беседы произвели на Роберта очень глубокое впечатление, — говорил он. — Конец этой недели стал решающей вехой в его жизни, и он мне об этом сказал. <…> В эти выходные Оппенгеймер начал отворачиваться от Коммунистической партии». Вайскопф не сомневался, что Оппенгеймер «очень отчетливо видел исходящую от Гитлера угрозу. <…> В 1939 году Оппенгеймер был очень далек от коммунистической группы».

Вскоре после разговора с Вайскопфом и Плачеком Оппенгеймер поделился своими тревогами со старой подругой Джин Тэтлок Эдит Арнстейн: «Опье пришел ко мне, потому что ему нужно было выговориться, и он понимал — разговор не скажется на моем к нему добром отношении». Он передал рассказ Вайскопфа об аресте нескольких советских физиков. Ему было трудно в это поверить, но и просто отмахнуться Роберт не мог. «Он был подавлен и возбужден, — писала впоследствии Арнстейн, — и я, пожалуй, теперь понимаю, каково ему было тогда, однако в тот момент я высмеяла его за излишнюю доверчивость».

Осенью друзья Оппенгеймера заметили, что он стал менее словоохотливо выражать свои политические взгляды, хотя политических споров с близкими друзьями он по-прежнему не избегал. «Опье в порядке и передает привет, — писал Феликс Блох И. А. Раби в ноябре 1938 года. — Если честно, я не уверен, что вы его дожали, но, по крайней мере, он перестал громко славить Россию, что само по себе уже прогресс».

Какими бы ни были отношения Роберта с Коммунистической партией, Франклин Рузвельт и «Новый курс» всегда вызывали у него восхищение. Друзья считали его горячим сторонником Рузвельта. Эрнест Лоуренс запомнил, с каким азартом Оппи уговаривал его голосовать за Рузвельта накануне президентских выборов 1940 года. Оппенгеймер не мог поверить, что его друг все еще колеблется. В тот вечер он призывал к избранию Рузвельта на третий срок с такой страстью, что Эрнест наконец пообещал отдать свой голос за ФДР.

Политические взгляды Оппенгеймера продолжали претерпевать изменения — в основном под влиянием катастрофических военных сводок. В конце весны и начале лета 1940 года Оппи был удручен известием о крахе Франции. Летом он встретился с Хансом Бете на конференции Американского физического общества в Сиэтле. Бете симпатизировал политическим наклонностям Оппенгеймера и был потрясен «прекрасной, убедительной речью» друга о том, что захват Парижа нацистами представлял собой угрозу всей западной цивилизации. «Мы должны защитить западные ценности от нацизма, — говорил Оппенгеймер. — Но из-за пакта Молотова — Риббентропа мы больше не можем полагаться на коммунистов». Несколькими годами позже Ханс Бете сказал историку физики Джереми Бернстейну: «Он симпатизировал крайним левым в основном, как я думаю, по гуманитарным соображениям. Гитлеровско-сталинский пакт сбил с толку многих людей, питавших симпатии к коммунизму, побудив их скептически относиться к идее войны с Германией до тех пор, пока нацисты не вторглись в 1941 году в Россию. Оппенгеймер был под таким сильным впечатлением от падения Франции [которое произошло за год до нападения Германии на Россию], что оно вытеснило в его голове все остальное».

В воскресенье 22 июня 1941 года чета Шевалье и Оппенгеймер, возвращаясь на машине с пикника на пляже, услышали из радионовостей о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Шевалье запомнил слова Оппи о том, что Гитлер совершил большой промах. Выступив против Советского Союза, Гитлер «одним махом развеял опасное заблуждение, распространенное в либеральных и политических кругах, что фашизм и коммунизм якобы две различные версии одной и той же тоталитарной идеологии». Теперь западные демократии по всему миру должны приветствовать коммунистов как своих союзников. Оба считали, что такое положение вещей давным-давно назрело.

Седьмого декабря 1941 года Япония атаковала Перл-Харбор, и война вдруг пришла в Америку. «Наша маленькая группа в Беркли, — вспоминал Шевалье, — волей-неволей отражала перемену настроений в стране». По его словам, «группа продолжала нерегулярные встречи», однако Оппенгеймер редко в них участвовал из-за постоянных разъездов. «Когда мы встречались, — писал Шевалье, — то дело в основном ограничивалось обсуждением хода войны и событий на домашнем фронте».

Шевалье убежден, что Оппенгеймер, кого он считал самым близким другом, разделял его левые политические взгляды вплоть до ухода из Беркли в 1943 году: «Мы разделяли идеал социалистического общества… он никогда не проявлял никаких колебаний, не ослаблял свою позицию. Был тверд, как скала». Однако Шевалье хорошо понимал, что Оппенгеймер не был доктринером. «Он не страдал ослеплением, узколобостью, бездумной приверженностью политической линии».

По сути, в описании Шевалье Оппенгеймер предстает не связанным с партийной дисциплиной интеллектуалом левого толка. Однако много лет позже, рассказывая о дружбе с Оппи, Шевалье попытался нарисовать другую картину. В 1948 году он подготовил сюжет повести, главный герой которой, блестящий физик, работающий над созданием атомной бомбы, одновременно де-факто является руководителем «тайной ячейки» Коммунистической партии. В 1950 году, не найдя издателя, Шевалье отложил неоконченную рукопись в сторону. Однако после слушаний по делу Оппенгеймера в 1954 году он вернулся к повести, и в 1959 году издательство «Сыновья Дж. П. Патнэма» опубликовало ее под тяжеловесным названием «Человек, который хотел бы стать Богом».

В повести герой, похожий на Оппенгеймера, некий Себастиан Блох решает вступить в Коммунистическую партию, но, к его удивлению, местный вожак КП отказывает ему в приеме. «Себастиан регулярно встречался с ячейкой и во всем вел себя как действительный член партии, кем его и считали другие. Однако он не платил членские взносы — ему позволили вступить с партией в отдельное финансовое соглашение, вне ячейки». В повести Шевалье описывает ежедневные собрания тайной партийной ячейки как «неформальные семинары, проводившиеся по самым различным вопросам среди преподавателей и студентов кампуса». Члены ячейки обсуждали «идеи и теорию», текущие события, «деятельность того или иного члена учительского профсоюза», а также «поддержку, которую следовало оказать профсоюзной кампании, забастовке, отдельному человеку или группе людей по вопросу ущемления их гражданских прав». В ответ на вторжение Советского Союза в Финляндию в ноябре 1939 года, альтер эго Оппенгеймера предлагает партии опубликовать ряд статей, объясняющих международное положение «языком, приемлемым для образованных, критичных умов». Близнец Оппенгеймера оплачивает все расходы на печать и рассылку и сам почти целиком сочиняет текст. «Это было его дитя, — пишет романист. — За несколько месяцев вышел целый ряд таких “Отчетов факультету”».