Хитрый ход Гроскопов через «с» всегда казался мне совершенно безнадежным. Они сделали из фамилии, звучавшей по-иностранному, но все же доступной для восприятия, фамилию, звучащую по-иностранному и совершенно невероятную. В то время как мы, Гроскопы через «k», носили свой титул со спокойным достоинством – еще бы, мы не продались и не стали Гроскопами через «с»! – но, судя по всему, безо всякого интереса.

У семьи не было разумных версий о происхождении фамилии. Дед иногда был готов поговорить об этом, если зажать его в угол, но все кончалось нашими насмешками над тем, что она «уж точно не немецкая». Во время Второй мировой войны дед служил в Королевских военно-воздушных силах и согласился бы с происхождением своей фамилии из любой точки земного шара, кроме одной – Германии. В скором времени в школе я стала увлекаться языками и быстро поняла, что он был прав: немецкой наша фамилия быть не могла. В этом случае нас звали бы Гросскопф («большеголовые»). А мы были не Гросскопфами. Хорошо хоть так, думала я тогда. В качестве еще одной версии упоминалась Голландия. Но и в этом случае фамилия писалась бы по-другому. Высказывалась даже безумная идея, что мы происходим из Южной Африки – из языка африкаанс, который, как считается, близок нидерландскому. Мне было сложно в это поверить.

Из-за недостатка информации я немного помешалась на происхождении и именах. Когда мне было четыре года, у нас появилась кошка, симпатичная малютка черепахового окраса. Мне разрешили дать ей имя. Я назвала ее Джейн. Она примиряла меня с действительностью, хотя впоследствии я поняла, что это «кошачье» имя столь же мало ей подходило, как мое «человечье» – мне. (Разве кошек зовут Джейн?) На протяжении многих лет я мечтала, чтобы у меня была фамилия Смит. Она казалась мне замечательной, прекрасной фамилией, которую никто никогда не произнесет и не напишет неправильно. И никто никогда не будет спрашивать, откуда я родом.

«Анна Каренина» попалась мне лет в двенадцать или тринадцать. Кажется, я купила ее в благотворительном магазине в середине 1980-х. Это было старое издание из серии Penguin Classic. На обложке была картина, которая часто используется как «портрет» Анны Карениной, – «Неизвестная» Ивана Крамского (1883). Мне очень понравился портрет, но книжку я купила из-за названия. Каренина. Фамилия одновременно простая и такая, какую не сразу решишься произнести. Я знала, что иногда ее произносят как «Carry Nina», но правильно – «Кар-рэй-ни-на», с ударением на «рэй». Я просто влюбилась в ее фамилию. А потом – в ее лицо. Не успела я увидеть эту поразительную женщину, ее бархатное пальто, алебастровую кожу, отороченный мехом берет и налет таинственности, как мое прыщеватое, пухлое, неуверенное в себе подростковое «я» подумало: «Это то самое „я“, которое я искала. Точно не немецкое, не голландское и не южноафриканское. Но почему бы не русское?» Этой мимолетной мысли было суждено изменить все течение моей жизни.

Кем была модель Крамского, неизвестно, и, чтобы защитить покрасневшие щеки моего двенадцатилетнего «я», мы не будем останавливаться на том факте, что она, скорее всего, была проституткой. В 1873 году художник написал портрет Толстого, когда тот только начинал работать над романом. Хотя Крамской никогда не утверждал, что писал портрет Анны Карениной, вполне возможно, что роман к тому моменту он прочел и, работая над портретом, представлял именно ее. Но мы не можем быть уверенными, что это она. Тем не менее показательно, что увидеть Анну Каренину в этом портрете хотели многие. Мы хотим, чтобы Незнакомка была настоящей. Особенно те из нас, кто хочет ею быть.

Это желание сложно назвать достойным – к тому же оно в любом случае обречено на провал. Прочитав роман первый раз, я некоторое время сходила с ума по густым ресницам Анны Карениной. Толстой обожал мелкие детали женского лица. Он пишет, что серые глаза Анны казались темными от густых ресниц. Вдохновившись образом этой завораживающей красоты, я стала пользоваться щипчиками для завивки ресниц, чтобы достичь похожего эффекта. Если вы никогда не видели щипчики для завивки ресниц, то они похожи на миниатюрный средневековый пыточный инструмент и требуют хороших навыков и большого внимания. Как-то за этим занятием я отвлеклась и чихнула. В результате я выдрала себе все ресницы с одной стороны и долго смотрела на мир с прищуром на один глаз. Ресницы восстановились через год. Гораздо позже я выяснила, что в одном из ранних черновиков Толстой одарил Анну пушком над верхней губой. С этим мне было бы проще – и совсем не так больно, как при случайном удалении ресниц. У Лизы в «Войне и мире» тоже были усики. А у Толстого явно был фетиш.

Желание отождествить себя с Анной Карениной как героиней, поверить в ее «реальность», поверить, что она – это мы, понятно. Именно в этом один из секретов притягательности романа. На первый взгляд «Анна Каренина» кажется нравоучительным повествованием об обреченном, прекрасном, но запретном романе. На самом деле эта книга о самоидентификации, цельности и смысле жизни. Кто мы и зачем мы здесь – ключевые вопросы романа. Именно эти вопросы мучили Толстого и, вскоре после издания «Анны Карениной», заставили его отречься от своего шедевра и замкнуться в себе. Отчасти это ощущение кризиса и стало причиной моей глубокой привязанности к роману на протяжении всей жизни. Он представляет собой потрясающее размышление о том, кто мы и что мы здесь делаем. Но в нем нет ответов на какие-либо вопросы. Это может свести с ума кого угодно. По сути дела, это чуть не довело Толстого до самоубийства.

При этом «Анну Каренину» легко читать и не превращаясь в снедаемого самоистязанием религиозного маньяка. Потому что это отличная история. Анна Аркадьевна Каренина – жена Алексея Александровича Каренина, высокопоставленного чиновника. Ей от 25 до 30 лет. Муж старше ее на два десятилетия. Ей скучно, она разочарована в жизни. Она увлекается привлекательным молодым офицером по фамилии Вронский, который не то чтобы неприятный человек, но особо ничем не примечателен, кроме своей внешности. Их роман страстен и нежен, но в конечном счете Анна перестает получать от него удовольствие, поскольку чувствует себя виноватой – не столько из-за своего надоевшего мужа, Каренина, сколько из-за материнской любви к сыну Сереже. Решившись наконец на развод и рискуя тем самым лишиться сына, Анна теряет самообладание и исчезает под колесами поезда. Печаль.

Параллельно с историей Анны развивается история Левина, принципиального молодого интеллектуала, который своим характером чем-то напоминает – какой сюрприз! – нашего уважаемого автора. (Ко времени написания «Анны Карениной» Толстой издал роман «Война и мир», который пользовался большим успехом и принес ему известность.) Левин – друг брата Анны, Стивы. Но между ними есть и другая связь: свояченица Стивы Кити пользуется вниманием и Левина, и Вронского (до того как он влюбляется в Анну). Развивающиеся постепенно отношения Левина с Кити, с их умеренностью и умиротворенностью с одной стороны и (потенциально) скукой и предсказуемостью с другой, служат явным контрапунктом к роману Вронского и Анны с его тревожностью и обманом доверия, обратная сторона которых – воодушевление и риск. На эту параллель между двумя парами редко обращают внимание, хотя она имеет ключевое значение для понимания того, что говорит нам Толстой о счастье. Если бы Анна не соблазнила Вронского (или наоборот), Кити, скорее всего, не удалось бы создать отношения с Левиным. Счастье одного часто зависит от несчастья другого. А то, что мы считаем несчастьем, может в конечном счете привести нас к счастью. (Кити не должна была оказаться в серьезных отношениях с Вронским. Ничего хорошего из этого бы не вышло.)